Космаец

— Расписка — это бумажка… да что поделаешь. В сорок первом году я без расписки давал муку мешками. В моем доме был партизанский госпиталь, во дворе толчея, как на ярмарке. Я готов все отдать за свободу, если надо… — он хотел сказать «и сына», но язык отказал ему, и он закончил: — Если надо, я сам возьму винтовку в руки.

— Ну, вы, уже стары для винтовки, — улыбаясь ответил ему Космаец, — для этого найдутся люди помоложе.

— Знаю, что стар, только знаете ведь, как у нас говорят, без стара не будет и удара, — Дачич с усилием улыбнулся и повел Космайца и Ристича на второй этаж, где он жил со своими домашними.

На лестнице Борица остановился, пропустил вперед гостей и тайком отер пот, который струился по распаренному лицу. Гунь был ему тесен, стискивал живот, Дачич чувствовал себя в нем, как в панцире.

Все здесь было, как и три года назад, когда Космаец лежал раненый. Внутри, в комнате, которая служила гостиной, все было по-прежнему. Желтоватые стены украшены портретами короля и семейными фотографиями, посреди комнаты квадратный стол, покрытый цветастой скатертью, на нем горшок с цветами, у стола несколько готовых развалиться стульев с отполированными от долгого употребления сиденьями. В углу пузатая железная печь, отлакированная до блеска, старый диван, покрытый клетчатым ковром, свисавшим на пол. У окна стояли кадушки с комнатными лимонами и какими-то цветами, их ветки переплетались, и в комнате было темновато. Из гостиной в другие комнаты вело несколько белых дверей с желтыми бронзовыми ручками. Одна дверь была немного приоткрыта.

— Кто живет в этой комнате? — Космаец кивнул головой в сторону приоткрытой двери.

— Здесь?.. Джока, ты дома? — крикнул Дачич. — Выйди, у нас гости.

Дверь широко открылась, и в ней показалась небольшая, сплющенная голова на бычьей шее, она принадлежала здоровенному толстому парню. С круглого лица подло щурились глаза в редких белесых ресницах, брови было трудно разглядеть. Одет он был в черный суконный костюм. На ногах красовались желтые сапоги, такие носили конники в старой армии. Голенища, слишком узкие для его медвежьих ног, были гармошкой спущены до половины голени. Поверх крестьянского гуня со шнурками он подпоясался широким ремнем, на котором висели гранаты — крагуевчанки с бронзовыми головками. На новой папахе из черного каракуля была прилеплена красная звезда, величиной с детскую ладонь; через широкое плечо перекинута винтовка с желтым прикладом.

— Добрый день, товарищ, — боком, чтобы не зацепиться винтовкой, пролезая в дверь, поздоровался парень, его свиные глазки улыбались, но где-то в их глубине пряталась затаенная злоба.

— Нет, вы посмотрите на этого разбойника, ишь, как вырядился, — Борица с кислой улыбкой повернулся к комиссару Ристичу, который за все время не проронил ни слова и был, по-видимому, озабочен больше обычного. — Смотрите, товарищ, какая теперь молодежь. Счастливы мы, ей-богу, счастливы, что у нас такие храбрые дети. Вот взгляните на этого сопляка, отца даже не подумал спросить, взял винтовку и пошел, куда хочет.

— Тятя, как это я тебя не спросил, — басом пробормотал Джока. — Ты сам сказал, чтобы я шел в партизаны, что это долг каждого честного человека.

— Конечно, сынок, я так и сказал, конечно. Сейчас каждый честный человек должен бороться за нашу свободу, — Борица стал подталкивать сына к выходу. И когда тот был уже на лестнице, прибавил: — Джока, позови наших баб, пусть поскорее несут ужин, да еще посмотри, как там наши товарищи устроились на ночлег.

— Как вам удалось сохранить оружие? — не глядя на хозяина, спросил Ристич, когда Борица вытащил из буфета бутылку ракии. — Неужели вы не боялись немецкой виселицы?

— Да что ты, брат, как это не боялся, — Дачич глубоко вздохнул, — поседел от вечного страха. Да разве только винтовка? Нет, у меня и еще кое-что было… Сами видите, дом мой недалеко от леса, неплохой дом. Вот партизаны каждый раз, как идут мимо, — все ко мне сворачивают. Я опасности не боялся, они всегда получали, что надо. И хлеб давал, и одежду, и раненых прятал…

Он рассказывал о своих необыкновенных «подвигах» и «жертвах», принесенных ради партизан, и метался по комнате от Космайца к Ристичу, ухаживал за ними, помогал снять куртки, хватался даже за сапоги, приказывал, чтобы им приготовили постель получше, и сам менял воду в тазу, когда они перед сном мыли ноги.

— Как тебе нравится этот хозяин? — спросил комиссар Космайца, когда они остались одни в маленькой комнате, где их уже ожидали разобранные постели.

— Больше всего мне хочется увидеть его голову на колу, — ответил тот и засмеялся. — Ты заметил, как у него пузо вылезает из-под гуня? А, черт с ним, стану я о нем думать. Меня гораздо больше беспокоит, что так долго нет Штефека.