Космаец

Комиссар взглянул ему в глаза и словно что-то укололо его. Мрконич показался странно знакомым. Только Ристич никак не мог вспомнить, где они могли встречаться. Может быть, в Первой пролетерской бригаде, а может быть, еще где-нибудь?

— Русские уже недалеко, — комиссар вытащил из планшетки листок бумаги. — Я принес вам хорошие новости. — И он прочел: — «Войска Третьего Украинского фронта после короткого наступления прорвали немецкую оборонительную линию в районе Кишинева и Ясс. Красная Армия разгромила немецкие и румынские части и завершила окружение двадцати двух дивизий!»

Торжественным молчанием встретили бойцы это сообщение.

— «Теперь появилась возможность протянуть руку помощи братскому югославскому народу, который борется против немецких оккупантов…» Вот теперь вы видите, как продвигаются русские, а мы что делаем? Белье на солнышке сушим. Вышли на занятия, а сами шутки шутите. Нехорошо, товарищи.

— В бою мы не осрамимся, товарищ комиссар, — помолчав немного, сказал Штефек. — Немцы знают нам цену.

— Приятно слышать… Но, посмотрите, чья это винтовка? — комиссар поднял с земли карабин и долго разглядывал его. — Это уже не оружие, а пастуший посох. После первого же выстрела откажет.

— Да из него и одной пули не выпустишь, — вставил вислоухий боец с маленькими раскосыми глазами, — он не выстрелит, хоть бы сам Гитлер на нас шел.

— Ты что, пьян?

— Я не пьян, а хорошо бы выпить… Не удивляйся, товарищ комиссар, у меня уже три дня нет ни одного патрона для этой дубинки… Видишь, это ведь английский подарок. Винтовки нам дали, чтоб их матери домой не дождались, а патронов не дают. Они считают, что мы можем дубинками драться.

— И до каких это пор мы терпеть будем, — вмешался Звонара, — перебиваемся с хлеба на воду, носим, что подадут.

— Знаю я все это, братец ты мой, приходится нам терпеть, пока русские не помогут, — подчеркнул комиссар. — А насчет англичан это ты прав.

— Да что об них говорить, об англичанах, это сволочи, а не люди, — вмешался Космаец. — Хорошо я их запомнил, когда мы были в Далмации. Прилетели ночью их самолеты, нам сбросили какие-то лохмотья, а четникам винтовки и пулеметы. Перепутали, говорят, где мы, а где четники.

— А почему они сбрасывают оружие в Черногории, а патроны в Боснии? — спросила Катица.

Комиссар обернулся к девушке.

— А тебе непонятно?.. Все делают, чтобы немцам было легче нас бить.

— Вот это друзья, чтоб им вороны глаза повыклевали, — Катица придвинулась к Ристичу и, глядя ему в глаза, сказала: — Разве друзья так поступают?

Ристич прикусил нижнюю губу, поглядел на девушку смеющимся взглядом и спросил:

— Ты санитарка или автоматчик?

— Санитаркой никогда не была и не собираюсь быть, — гордо ответила она, помолчала и прибавила: — Я поклялась отомстить немцам за брата… Он погиб на Дурмиторе в сорок втором.

Все молчали, только у Катицы часто-часто стучало сердце. Глаза заволокло густым туманом. Как тяжело вспоминать схватки, где гибнут лучшие надежды, тепло, ласка. С тех пор прошло больше двух лет, но Катица не забыла этого дня, да и не хотела забывать.

— Буду помнить брата, пока жива, пока сердце бьется у меня в груди, и всегда буду готова отомстить за него, — прошептала она, — поэтому я и пулемет таскала, поэтому сейчас автомат ношу.

— Мы должны помнить, — так же тихо прошептал комиссар, но он не успел сказать, о чем надо помнить, потому что с холма за селом опять послышалась стрельба. На этот раз она была намного ближе, чем час назад.

Вдруг мина из миномета с шумом разорвалась в селе, затем другая, третья. Поднялись дым и пыль. Грохот взрывов наполнил воздух. С деревьев с криком слетели птицы. Бойцы вскочили и схватились за оружие… Затишье кончилось, война продолжалась. Из села ответил пулемет. Было видно, как вспарывают воздух линии трассирующих пуль. Первая рота бежала к церкви и занимала позиции. Взвод Космайца поспешил занять позицию на небольшой высотке над селом.

XI

Сто бойцов, опаленных летним горным солнцем, сто бойцов — и никого больше. А сколько врагов идет на них? Рота, батальон, полк? Никто не знает. Только всем уже известно, что Вышеград пал, и поэтому предполагают, что здесь весь Вышеградский гарнизон. Ему приходится отступать через горы Боснии, без артиллерии, без автомобилей — все это уже в руках Первой пролетерской. Немцы все сделают, чтобы пробиться, а партизаны — чтобы удержаться, хотя бы это и стоило им жизни. Отступать нельзя — таков приказ.

Три часа пополудни. Солнце раскалило землю и камни. Нагретый воздух не шелохнется. Все замерло, окаменело. Пропахшие дымом и порохом, потные и усталые, бойцы отбивали шестую атаку.

Иво Божич, и без того больной, похудел еще больше, глаза у него совсем ввалились. Он долго пил воду из фляги, которую принесла ему Здравкица.

— Много раненых? — спросил он, возвращая флягу.

— Четверо… Пека Марич умер, от потери крови умер.

Божич взглянул в долину, там немцы и усташи готовились к новой атаке.

— Нехорошо, ей-богу, нехорошо, — прошептал он, заряжая автоматный диск. — Последние двадцать четыре патрона, а что потом делать, а, Здравкица?