Космаец

Разгруженные самолеты застилали циновками и укладывали на них раненых, которые едва слышно стонали сквозь стиснутые зубы. Перебитые руки и ноги, сломанные ребра, простреленные головы. Сквозь тонкие слои бинтов проступала запекшаяся кровь, у некоторых раны уже гноились. Когда-то это был цвет партизанской армии, они вынесли на своих плечах все тяготы семи вражеских наступлений, а сейчас лежали неподвижно, молчаливые и озабоченные. Они предпочли бы оставаться в строю. Даже путешествие в далекую дорогую страну не радовало их, хотя они всю жизнь мечтали хоть глазком взглянуть на нее. Они даже не слушали, как бойцы на прощание говорили им: «Передайте от нас привет матушке России». Их безразличные взгляды блуждали под потолком самолета.

Когда все было кончено, Звонара собрался выйти, но один из раненых придержал его за край шинели и попросил глоток воды.

— Подождите минутку, — Звонара выскочил из самолета и через минуту вернулся с фляжкой в руках.

Пока раненый пил большими жадными глотками, Звонара рассматривал самолет, за работой он так и не успел ничего разглядеть. В самом дальнем углу он заметил что-то подозрительное. В проходе, между рядами раненых, циновка странно завернулась, и Звонара пошел поправить ее. Он хотел расправить ее башмаком, но почувствовал под ногой тело человека. Звонара отшатнулся. Не может быть, чтобы раненого положили так неудобно. Он поднял циновку и с изумлением увидел Остойича.

— Ты что тут делаешь, проходимец этакий? — спросил Звонара и потянул его за плечо.

Остойич смутился, попытался снова спрятаться под циновку.

— Вылезай отсюда, бродяга.

— Я думал, меня никто не заметит, — со слезами в голосе пробормотал Младен. — Я бы завтра же и вернулся. И сам бы посмотрел Россию и вам рассказал.

— Ну ты, сопляк, не срамись. Вылезай-ка. — Звонара схватил его за плечи и толкнул к двери.

— Эх, жизнь, жизнь, — тяжело вздохнул мальчишка. Он сказал это, как старик, который с тоской вспоминает прошлое и без надежды смотрит в будущее.

VI

После двух дней отдыха и работы на аэродроме пролетерский батальон опять готовился к маршу. На его место пригнали две рабочие тыловые роты, сформированные из недичевцев и деревенских белобилетников, которых не принимала в свой состав ни одна часть. Только начальство (в большинстве своем это были инвалиды войны) имело настоящее оружие, а все остальные были «вооружены» лопатами, пилами, топорами и мотыгами. Едва успев разместиться в казармах, они начали снимать колючую проволоку, засыпать окопы и разрушать дзоты. Они были так заняты своим делом, что даже не заметили, куда ушел батальон. Только командиры и комиссары, руководители тыловиков, многие еще с повязками на головах, с руками на перевязи, долго стояли у ворот и с печалью смотрели вслед пролетерам, которые, как тени, исчезали в голубоватой дали.

Батальон уходил на северо-восток по узкой, в рытвинах дороге, вспаханной гусеницами немецких танков, она как змея извивалась вдоль низкого берега Турии. По обе стороны дороги стояли сады, и люди шли как поезд сквозь дебаркадер. Села на равнинах вдоль реки тянулись на десяток километров, часто было трудно определить границу между ними. Дома лепились еще теснее, чем в горах. Здесь многое напоминало мирную жизнь. Все реже встречались пожарища. На лугах мирно пасся скот. На выгонах детвора играла в чижика и в мяч. Они даже не обращали внимания на солдат, словно им уже надоело смотреть, как проходят войска. У отворенных ворот стояли молодые крестьянки, засунув руки под пестрые фартуки, жадно смотрели на парней, так глядят на ярмарке вдовушки, высматривая для себя подходящего жениха. Большинство их было в трауре. На многих домах трепетали черные флажки, это напоминало бойцам, что идет война.

Вдали сквозь осенний голубоватый туман уже виднелась растянувшаяся на несколько километров гряда Космая, шершавая и горбатая, как хребет тощего коня. То, о чем Космаец мечтал, было теперь перед ним там, в этих голубых горах, пересеченных глубокими ущельями и словно утыканных скалами, которые поднимались, как холмики на кладбище. Он был исполнен надежды и верил, что уже на рассвете остановит своего коня у родного дома и обнимет старую мать. Он не хотел думать о том, что она может умереть, верил, что она жива, как верил в ту встречу, которой не суждено было сбыться, потому что война полна всяких неожиданностей.

Космаец, посланный в авангард батальона со своей ротой автоматчиков, ехал впереди на черной тонконогой кобыле. Он стремился вперед, хотел вырваться из медленно движущейся колонны. И хотя он видел, что бойцы с шага переходят на бег, чтобы не отстать от него, он не придерживал коня до тех пор, пока на окраине небольшой деревни навстречу роте не вышли несколько вооруженных людей в крестьянской одежде.

— Смерть фашизму! — приветствовал Космайца коренастый партизан средних лет с длинными крестьянскими усами. На нем был старый суконный гунь, расшитый шнурками, на груди, как автомат, висел короткий кавалерийский карабин.

— Свобода народу! — ответил Космаец и остановил коня, оглядываясь, идет ли рота.