Корж идет по следу

Первым делом следовало избавиться от всего лишнего. Он вынул резиновую подкладку из вещевого мешка и уложил в нее шланг, непромокаемый чехол с бумажника, компас, кинжал и пояс с четырьмя гранатами. Крепко увязал все в узел и швырнул его в воду. Он тут же ушел на дно — осколочные, с чугунной оболочкой гранаты, сработали за груз. Не был выброшен только пистолет. Он еще мог пригодиться, и потом для него имелся надежный тайник в деревянной ноге, где хранились три автоматические ручки особого назначения.

Теперь поклажа в мешке состояла из двух с половиной буханок хлеба, затертого полотенца, пары белья, набора сапожных инструментов и пачки махорки. Лозинский свернул и туда же сунул ватник — день выдался теплый, и в нем было жарко.

Потом он вспомнил о двух ампулах с ядом, зашитых в лацкане пиджака, и достал их. Они невинно блеснули на солнце тонким стеклом. Но в них таилась мгновенная смерть. Лозинский долго в задумчивости смотрел на них, потом убрал в тайник на протезе. Прилег и в полузабытьи пролежал до сумерек.

Уже в темноте выбрался к железнодорожному полустанку, сел в поезд. И вот теперь сидит в подвале Кобылко полноправным жильцом и даже… даже хозяином. Над паном ротмистром, во всяком случае…

* * *

Дворник с «родственником» до вечера просидели за столом. А вечером Лозинский отправился по своим делам.

Он не спеша добрался до улицы Герцена, вошел в подъезд дома № 12, поднялся на второй этаж и позвонил у двери с табличкой

Д. С. ПРОКОПЕНКО

Ему открыл полный, рыхлый мужчина, с отечным, чисто выбритым лицом и мешками под глазами. У него было солидное брюшко, обтянутое серым коверкотовым костюмом, на ногах поскрипывали светлые, под костюм, модельные туфли.

Лозинский спросил:

— Разрешите войти?

— А вам кого? — у хозяина оказался мягкий баритон. Говорил он не торопясь, с достоинством.

— Дениса Степановича Прокопенко.

— Это я.

— Да я уж и так вижу, что вы, — широко улыбнулся пришелец.

Прокопенко удивленно пожал плечами, но все же посторонился и пропустил незнакомца в прихожую. Тот бесцеремонно уставился на него, пытливо осмотрел с головы до ног и покачал головой.

— Ай-яй-яй! Постарели, дорогой, постарели… И полнота какая-то нездоровая, мешки под глазами. Что это с вами, Денис Степаныч?

— Да вы, собственно, кто такой? — Прокопенко даже покраснел от столь бесцеремонного обращения с ним.

А Лозинский удивленно и невинно выпучил на него глаза.

— Неужели не узнали?..

— Да я вас и не знал никогда.

— Ну, уж это!..

— Клянусь честью!

— Э, пустое… Слесаря Тимофея Гаврилова не помните?

— Какого слесаря?!

— Вспомните: тысяча девятьсот восемнадцатый год… Небольшой украинский город, оккупированный немцами… Грязная, вонючая камера в немецкой контрразведке…. И в ней… По-моему, можно и не напоминать, кто сидел в ней, вы знаете сами…

Розовые щеки Прокопенко посерели и отвисли, кажется, еще больше. Он неотрывно смотрел на пришедшего, нервно теребил пуговицу на пиджаке и со страхом ждал, что будет дальше.

— Вспомнили? — ласково осведомился Лозинский.

— Н-не-ет, — через силу выдавил Прокопенко и покрутил головой.

— Экая память у вас! — с сожалением вздохнул гость. — Придется продолжить рассказ.

Он помолчал, словно собираясь с мыслями.

— Я не знаю, за что вы тогда сидели. Но вас чуть не каждую ночь вызывали на допрос и однажды обратно принесли на руках. Две недели я ходил за вами, словно нянька… А потом… Потом меня приговорили к расстрелу… Уходя, я оставил вам весь свой запас табака и еще… Помните, еще сапоги…

Рассказчик умолк и смотрел на Прокопенко с укоризной и ожиданием.

У того дрожала нижняя губа, глаза растерянно бегали по сторонам.

— Простите, — забормотал он, — как же так?… Гаврилов… Да, помню, был такой… Друг… Но ведь его же… то есть значит вас, расстреляли тогда…

— Расстреляли, да не совсем. Ногу вот только пришлось отнять да в двух местах латки наложить, а так все нормально, выкарабкался. Да-а… А я, откровенно сказать, надеялся, что и вы сразу узнаете меня. Ведь какое время бок о бок пережили! С одной ложки ели…

— Да, да, — виновато мотал головой вконец растерявшийся Прркопенко. — Все верно… Ах ты, боже ты мой! Вот же как случается в жизни!.. Ну кто бы мог подумать… Чего ж мы тут стоим, проходите… Старый друг, тюремный друг… Вот сейчас, приглядевшись, я узнал вас. А если бы на улице встретиться — ни за что. Но вы изменились здорово…

— Много воды утекло с тех пор.

— А вот же не забыли…

— Такое не забывается, — с тяжелым вздохом, тряхнув головой, проговорил Лозинский-Гаврилов.

Он прошел за хозяином в уютно обставленную столовую, осмотрелся.

На полу — ковер. Мягкая мебель. Большой, старинный буфет черного дуба сплошь заставлен посудой. Над столом, накрытым белой крахмальной скатертью, — голубая стеклянная люстра. Широкий книжный шкаф набит книгами в плотных, с тиснеными корешками переплетах. Черным лаком поблескивает старинное пианино с массой фарфоровых и бронзовых безделушек на нем. На стенах— копии с шишкинских картин в золоченом багете. У окна — изящный шахматный столик.

«Недурно!» — «Совсем недурно!» — отметил про себя Лозинский.