Коротенькая жизнь

Как это там в его головке скомбинировался Дюк, Ломоносов, его обучение и невежество Петьки, я не знаю, но на меня, человека впечатлительного и нервного, этот вывод его, без преувеличения скажу вам, произвёл потрясающее впечатление. Я часто и раньше думал о школе, может быть, при сыне же и говорил об ней, но неудачи, то, другое – так всё и откладывалось. Старая, знакомая мысль, но как-то вдруг осветилась она передо мной так ярко и выпукло… В самом деле: совесть мучит за пса, а за всех этих Ломоносовых, всех этих гениев ума в стомиллионной массе, в каждом поколении имеющихся несомненно и гибнущих или извращающих свои дары – не болит сердце и не думаешь даже.

И точно дело делаешь: ходишь да ворчишь ещё – таланты перевелись…

– Скажи своему Петьке, что осенью у нас будет школа.

Мой сын скользнул глазами в окно и снисходительно ответил:

– Ну, хорошо, я скажу ему.

Но, помолчав, он спросил:

– Папа, отчего осенью?

– Так… я давно решил…

Не говорить же мне было ему, что он, Дюк и Петька были виновниками моего решения.

Он ещё подумал и недоверчиво проговорил:

– Папа! ты не забудешь?

– Ну, напоминай мне.

Это понравилось, и он опять милостиво ответил мне:

– Ну, хорошо, я напомню.

Этим и кончился мой первый и последний выговор моему сыну: жена там с ним справлялась, тоже, конечно, без всяких мер наказания. Осенью был обычный убыток от хозяйства (я вспоминаю всегда, говоря об убытках, слова моего соседа. Он говорил: «на будущий год будет хуже… Запишите»), но я взял себя в руки и, отделив часть дома, решил не откладывать дело школы. А чтобы не мучить себя мыслью о лишних расходах, я решил, что я сам себя обложил налогом в пользу образования. И по моему, каждый получивший это образование, может и должен и только такой и должен нести этот налог… Так просто отбирать подписку: хочешь сам образовываться – не грех и возвратить государству затрату, тем более, что и живут-то люди с своего образования. И получивши его, надо думать и о тех, кто не получил… в интересах родины. Это самый божеский, самый справедливый налог.

– Я совершенно с вами согласен, – согласился я возбуждённо.

– Правда ведь? вот таким налогом и обложил я себя. В первый год и сын до поступления в корпус учился в этой школе.

– И Петька? – спросил я.

– И Петька… Вот они все три основателя, – хозяин показал на небольшую картинку, висевшую с боку камина. Я быстро поднялся и стал рассматривать её. Были нарисованы мальчик в матроске, деревенский мальчик и между ними легавая собака с беспечным, нахальным и добродушным в то же время взглядом. Она смотрела, как бы спрашивая: «ну, ты чего ещё здесь?» Так смотрела она, очевидно, в первый период своей жизни.

Мальчик в матроске – сын хозяина, худенький, с маленьким личиком, смотрел своими чёрными глазками рассеянно, напряжённо, как-то поверх всего окружающего и, казалось, думал о чём-то. Крестьянский мальчик, раскинув руки, стоял в типичной позе крестьянского ребёнка. Широкое лицо его было спокойно, добродушно, а голубые глаза точно выжидали чего-то равнодушно и терпеливо.

– Вот этот самый Петька и есть… Его и работа эта картинка… Как и все эти картины этой школы, – помолчав, произнёс хозяин. – Каждое лето ко мне ездит и рисует.

Я быстро пригнулся к фигуре маленького Петьки. Этот вот… перед картинами которого я стоял бывало на выставке и считал бы за счастье когда-нибудь увидеть их автора. Я долго смотрел, и, когда взволнованный сел, хозяин проговорил:

– Есть у меня и поэты.

Он достал с полки книжечку и прочёл задушевные стихи.

– Студент ещё… Для начала недурно. У меня и учёные, и механики, и изобретатели даже есть. Есть и пахари – у каждого своя доля.

– А ваш сын где? – спросил я.

Я опять дёрнул грубо за больную струну.

– Бог не дал моему сыну жизни, – ответил хозяин и опустил голову.

Он помолчал и нехотя прибавил:

– Он скоро и умер после открытия школы…

Кровь горячей струёй ударила меня по сердцу.

Как! этого худенького, симпатичного, роющегося в своей головке мальчика уже нет на свете?!

Много детей умирает, я хоронил и своих, но откровенно говорю, такой жгучей боли по умершем и при том давно умершем я, кажется, никогда не испытывал.

– Я даже не знаю его могилы… Он утонул… в корпусе, спасая товарища… безрассудно…

Я смотрел на картинку. Так и кажется, что он вот-вот вскрикнет своим звонким голоском: «папа!»

– Спас? – спросил я, не поворачиваясь.

– Нет: было, я думаю, и ему очевидно, что не спасёт он… но бросились другие за ним и спасли того… другого… но его не удалось спасти.

Старик задумался.

– Отчего вы спросили: спас? Разве это меняет значение его поступка?

– Конечно, меняет: мальчик вдвойне герой.

– Да, – вздохнул рассеянно хозяин, – и вот всё, что осталось мне от него… он один и был у нас… я вот перенёс, а жена не перенесла… я и ей памятника не сделал… их обоих могила для меня здесь, в этой комнате… в этой школе…