Корона скифа

А губернатор-то в этот самый момент сидел в простенькой на вид, плотно зашторенной карете. Она стояла возле мастерской известной шляпницы Мадам Ронне. На вывеске написано, что мадам приехала из самого Парижа. Какая женщина утерпит! Ну, как же не заказать модную шляпку к весне!

Мадам Ронне понимала, что её обман, не обман, а просто — реклама. Ну, не из Парижа она приехала, а с прииска, кому, какое дело? Шляпки она шьет самые настоящие французские.

Верочку определила в пансионат. Так лучше. Мадам заработает шитьем денежки Верочке в приданое, а девочка пусть живет на всем готовом в гимназическом пансионате. Там уже есть у неё подружки. Да и мадам встречается с ней всякий день, вот Верочке и не скучно.

Губернатор сидел в карете на широком надушенном сиденье и выглядывал в маленькую щелочку меж штор. Что-то долго сидит там, у шляпницы, Акулиха. Вот бабы! Тряпки, фигли-мигли! Но хороша! Брунгильда!

После того вечера, не раз с удовольствием вспоминал он купеческую жену. Но как было вновь встретиться? Не ехать же с визитом? И этот её гласный, простоватый бородач, может оказаться дома. И шуму будет на весь город: зачем приезжал? К купчихе? И не приглашать же её к себе? Да и как? Под каким предлогом? Губернатору трудно. Он слишком заметен в этом небольшом городе.

Выручил его, как всегда душка Шершпинский. Такой полезный и приятный человек. Просто мысли читает. Спросил, мол, не хотите ли с Елизаветой Васильевной встретиться? И пообещал устроить всё так, что и комар носа не подточит. На то и полиция.

Ага! Вот и Акулиха вышла от шляпницы. Идет к своей кошеве, там её поджидает кучер. Сейчас уедет!.. Ага! Не тут-то было. К Акулихе подошла молоденькая девушка в заячьей шапке, в легком салопчике, плачет, заливается. Идут к карете! Уже и голоса слышны:

— Не может быть! — говорит Акулиха, — чтобы мой Федор, да таким делом занялся!

— Ах, мадам! Меня он взял сильно, девственности лишил. Мало того, у меня будет ребенок. Ах, мадам, вы такая добрая, мне неудобно всё на улице рассказывать, вон и кучер ваш прислушивается, сядем в мою карету, я вам всё подробно расскажу.

Герман Густавович невольно съежился, отодвинулся на дальний край сиденья. Дверца распахнулась, наглая девица втолкнула Акулиху в карету, дверца захлопнулась, кони понесли.

— Что это? Почему! — воскликнула ошарашенная женщина.

— Елизавета Васильевна! Не волнуйтесь, пожалуйста, — быстро заговорил Лерхе, — придвигаясь поближе к прекрасной Брунгильде. — Я так тоскую без вас, я просто памяти лишился! Я смею надеяться, что и я вам не совсем безразличен, я это понял, когда мы были вместе…Не будьте вы холодны, вы же не статуя в парке!

— Нет, это была страшная ошибка! Я не знаю, что со мной было, но я теперь сама себе противна. Я не хочу больше ничего подобного. И вы… ваше положение, и эта карета, девица, с грязными поклепами на моего Федора, всё это так недостойно!

— Не надо слов, мы были вместе и будем еще! Когда любишь — всё достойно!

Он обхватил её, срывал одежды, она яростно сопротивлялась, теряя заколки и пуговицы. И была в этой ярости еще прекраснее. Расцарапала Лерхе щеку, он на это уже не обращал внимания, овладеть, несмотря на все преграды! Добиться своего! Тугое, жаркое, прекрасное тело. Карета вздрагивает на ухабах, ах, сиденье тесно, одна нога Акулихи то и дело соскальзывает. Это досадные препоны на не очень длинной дороге к блаженству.

Вот она, вся разхристанная, с искусанными в кровь губами. Свист полозьев, рывок!

Карета остановилась. Дверца распахнулась. Акулиха увидела лица своего кучера Игната и мужа Федора. Она ахнула и потеряла сознание.

Герман Густавович, хоть и не сразу, пришел в себя, и закричал:

— А ну, вон отсюда!

— Вяжи его, Игнатушка! — тихо сказал Федор Акулов, сияя гневными голубыми глазами.

— Я губернатор!

— Сволочь ты, а не губернатор! Вяжи, Игнат!

Теперь, постыдно бессильный, Лерхе лежал на полу кареты. Акулов наступил ему сапогом на горло. Игнат сел на облучок и повернул карету на Сухоозерный, где жили Акуловы.

Всё устроил именно Игнат. Когда он увидел, что какая-то девка заманила его госпожу в неизвестную карету, он помчал домой за Федором Ильичом. Им повезло, они настигли карету на пустыре на Песках, подскакали, оглушили и сбросили в снег кучера. А теперь везли в свой дом странную добычу.

Акулов велел подъехать к черному ходу, сходил, принес новое меховое манто, завернул в него Елизавету Васильевну, отнес в спальню, сказав слугам, чтобы не беспокоили, заболевшую хозяйку. Всё это время Игнат придерживал в карете связанного губернатора.

Вернулся Федор, сел в карету, сказал Игнату:

— Теперь завези нас в каретник.

Заехали в каретник, где пахло ягодами, душистым сеном. Федор Ильич выдернул господина губернатора из кареты и бросил на пол, взял в руки самый жильный кнут, и сказал:

— А ну, Игнат, сними-ка с его превосходительства штаны…

Через какое-то время Германа Густавовича привели в достойный вид. Натянули штаны, почистили платье, даже царапину на лице запудрили искусно. Сунули в карман часы-брегет, наигрывавшие песенку: " Ах, мой милый Августин!"