Корона и эшафот

Граждане, вот мой ответ. У Руссо я читаю следующие слова: «Там, где я не вижу ни закона, которым должно руководиться, ни судьи, которому принадлежит решающий голос, я не могу апеллировать к общей воле; общая воля, как таковая, не может вынести решения ни по поводу известного лица, ни по поводу факта».

Подобный текст не нуждается в комментариях.

Я прекращу на этом длинный ряд возражений, которые появлялись в печати; как видите, они отнюдь не опровергают моих принципов. Помимо того, мне кажется, что какие бы аргументы ни приводились против неприкосновенности, установленной конституцией, из них можно вывести только одно из двух: либо закон не следует понимать в буквальном смысле, либо его не следует исполнять.

На первый пункт я отвечу следующее. В 1789 году при обсуждений данного закона в Учредительном собрании выставлялись всевозможные затруднения и возражения, которые повторяются теперь. Этого факта отрицать невозможно: о нем свидетельствует вся тогдашняя пресса, доказательства его в руках у всех. И несмотря на это, закон был принят в таком виде, как он внесен в конституцию. Стало быть, в другом смысле его понимать нельзя; а следовательно, нельзя допускать никаких толкований, при помощи которых хотят изменить или исказить цель закона, нельзя ограничивать установленную им абсолютную неприкосновенность, сводя ее к неприкосновенности относительной.

В ответ на второй пункт я скажу, что если бы даже закон о неприкосновенности был нелепым, бессмысленным, гибельным для национальной свободы, то и в таком случае следовало бы исполнять его до тех пор, пока он не будет отменен, потому что его признала сама нация, принимая конституцию, потому что тем самым она оправдала своих представителей, даже за их возможные ошибки, потому, наконец — и против этого уж нечего возразить, — что она поклялась исполнять его все время, пока он будет в силе. Нация, разумеется, может объявить хоть сейчас, что она не хочет больше монархического правительства, так как существование его немыслимо без неприкосновенности его главы; она может отвергнуть монархический режим именно из-за этой неприкосновенности; но она не может уничтожить ее за то время, когда Людовик занимал конституционный трон. Пока Людовик был королем, он являлся неприкосновенным; падение монархии ничего не меняет в его положении; из этого факта следует лишь то, что к нему можно применить только предполагаемое отречение от власти; но по тому самому к нему нельзя применить другого наказания.

Итак, я прихожу к заключению, что, где нет соответствующего закона, там не может быть и суда; а где не может быть суда, не может иметь места и вынесение приговора.

Я говорю о приговоре. Но не забывайте, что если вы отнимаете у Людовика королевскую неприкосновенность, то вы обязаны, по крайней мере, признать за ним право гражданина; ибо, я думаю, вы не можете устроить так, чтобы Людовик перестал быть королем, когда вы предаете его суду, и вмиг снова превратился в короля, когда вы будете выносить ему приговор.

Но если вы хотите судить Людовика как гражданина, то, спрашиваю вас, где те гарантии, на которые имеет безусловное право каждый гражданин?

Я спрашиваю вас, где то разделение властей, без которого невозможна ни конституция, ни свобода?

Я спрашиваю вас, где присяжные, эти своего рода заложники, которые даются гражданину законом, в виде гарантии его безопасности и невинности?

Я спрашиваю вас, где столь необходимое право кассаций, которое поставлено законом над враждой и страстями, дабы заглушить их голос?

Я спрашиваю вас, где та пропорция голосов, которую мудро установил закон для отмены или смягчения приговора?

Я спрашиваю вас, где тайное голосование, которое заставляет судью сосредоточиться, прежде чем вынести приговор, и которое заключает, так сказать, в одной урне и его мнение, и свидетельство его совести?

Одним словом, я спрашиваю вас, где все священные предосторожности, принятые законом для того, чтобы каждый гражданин, даже виновный, мог понести кару только на законном основании?

Граждане, скажу вам с откровенностью, достойной свободного человека: я ищу среди вас судей и вижу лишь обвинителей!

Вы хотите решить участь Людовика — и вы же сами его обвиняете!

Вы хотите решить участь Людовика — и заранее уже вынесли свой приговор!

Вы хотите решить участь Людовика — а между тем ваши мнения уже разносятся по всей Европе!

Неужели же Людовик — единственный из французских граждан, для которого не существует никакого закона, никакой гарантии? За ним не признают ни прав гражданина, ни прерогатив короля! Он не воспользуется преимуществами ни прежнего своего положения, ни нового! Какая странная, какая непостижимая судьба!..