Бандит, уставший скакать, прикорнул на солнцепеке, уткнувшись носом в чистые лапы и разложив рядышком роскошный хвост. Гита никак не могла сосредоточиться на работе, поэтому решила сходить на разведку под предлогом того, что ей нужна вода, – у деревенского колодца всегда обсуждались самые важные местные события. У Салони во дворе дома был собственный насос, но даже она приходила к общественному колодцу, чтобы не пропустить ценные сплетни и слухи.
Гита, прихватив два пустых ведра, на всякий случай пошла окольной дорогой, которая вела к дому Фарах. Скорбящих она увидела издалека; некоторые уже облачились в белое[64], кто-то подвывал, остальные увлеченно шептались. Подойдя ближе, она так и не увидела нигде Фарах, зато заметила ее детей – они стояли, окруженные сочувствующими соседями. Старшая дочь Фарах, тощая, как тростинка, держала на руках маленького братика, посадив его себе на несуществующее бедро. Две младшие сестры плакали, но она не проронила ни слезинки, и по этому странному отсутствующему выражению Гита узнала в ней ту девочку-забияку со школьной площадки: когда она толкнула сына Карема, у нее было такое же пустое, безучастное лицо.
Окинув взглядом всю картину скорбящей безотцовщины, Гита поспешила назад. Пустые ведра колотили ее по икрам, она отбросила их в стороны и резко свернула к старому ниму, едва успев – ее вырвало прямо на сухие корни. Гита постояла, согнувшись и упираясь ладонью в ствол дерева, прерывисто дыша и тупо уставившись на содержимое собственного желудка. Во рту остался горько-кислый привкус желчи.
Когда она распрямилась, в голове оформились две ясные мысли: они с Фарах теперь убийцы, и если ей так плохо, то Фарах, наверное, и вовсе с ума сходит. О том, чтобы присоединиться к людям у дома мертвеца, для Гиты и речи быть не могло: она не сможет изобразить искреннее удивление и ужас, услышав «новость», и уж тем более не в силах будет взглянуть в глаза детям, у которых отняла отца.
Непослушными руками Гита подобрала пустые ведра и побрела к своему дому; желудок свело, горло саднило.
Бандит сразу почувствовал, в каком она состоянии, и бросился вылизывать ей лицо. Она какое-то время принимала это утешение, потом отогнала пса и попыталась выровнять дыхание – повторяла «
День тянулся медленно, Гита изнывала от беспокойства. Ее настроение, видимо, оказалось заразным – Бандит, сделавшись понурым и недовольным, как нарочно, путался под ногами. Она включила радио, попыталась послушать увлекательный рассказ о гиенах на «Гьян Вани», но не смогла сосредоточиться. Сейчас она отчаянно желала видеть одного-единственного человека в мире, который понял бы ее муки. И сама осознавала всю иронию ситуации: тот самый человек, от которого она отмахивалась, как от назойливого комара, сейчас нужен был ей, как прохладная вода в знойный день. И этим человеком была Фарах.
Она все-таки пришла – ближе к вечеру, в обнимку с неизменной тыквой. На ней была белая
– Мне ужасно идет образ безутешной вдовы, согласна? – Фарах, вскинув руки, закачалась в танце: – У меня в носу нет кольца! У меня в носу нет кольца! – Она была в таком хорошем настроении, что даже не шикнула на Бандита, наоборот, наклонилась к нему погладить по загривку: – Привет, псинка-апельсинка!
Бандит не зарычал, но и на спину не завалился, не подставил пузо, бессовестно требуя дальнейшей ласки, как делал обычно, а стоял и молча на нее поглядывал.
– Эй, да он вроде как меня видит! – весело удивилась Фарах, но наткнулась взглядом на искаженное лицо Гиты и поумерила прыть. – Что с тобой? У тебя, что ли, живот болит? Ну-ка присядь, Гитабен. – Она потянула хозяйку дома за собой и усадила на кровать.
– Нам капец, – сказала Гита, спрятав лицо в ладонях. – А также пиндык и звездец.
Ее так давно все вокруг считали убийцей, что она и сама успела забыть о том, что никого никогда не убивала. Сомнений у нее не было: выпутаться из этой передряги им обоим уже не светит – что могут сделать две деревенские женщины против властей со всеми их ресурсами?