Королевский генерал

– Горингу дан приказ двигаться на север и перехватить мятежников, – сказал он, – ну а я остаюсь в Корнуолле и прилагаю все усилия, чтобы набрать армию в три тысячи пехотинцев. Было бы куда лучше, если бы они отправили меня сразиться с Фэрфаксом, поскольку Горинг наверняка все провалит.

– Никто другой, кроме тебя, не сможет набрать людей в Корнуолле, – заметила я. – Люди присоединятся к Гренвилу, и ни к кому другому. Скажи спасибо, что Совет вообще послал за тобой после твоей дерзкой выходки.

– Они не могут обойтись без меня. И как бы там ни было, плевать я хотел на этот Совет и на эту змею Хайда, я занимаюсь этим делом, только чтобы оказать услугу принцу. Этот мальчик пришелся мне по сердцу. Если король и дальше будет нести вздор, как делает это сейчас, не имея никакой четко разработанной стратегии, то я склоняюсь к мысли, что лучшим решением будет отдать весь Корнуолл во власть принцу, зажить там как в крепости – и пусть вся остальная Англия отправляется ко всем чертям.

– Ты мог бы чуть перефразировать эту мысль, и какой-нибудь вероломный доброхот, желающий тебе зла, назвал бы это предательством.

– Какое, к черту, предательство?! – воскликнул он. – Этого требует здравый смысл. Никто не предан его величеству так, как я, но ведь сам король принес вреда своему делу больше, чем кто-либо из его слуг.

Пока мы с Мэтти оставались в Веррингтоне, Ричард изъездил Корнуолл вдоль и поперек, набирая солдат для армии принца. Это было нелегким делом. Корнуолльцам с лихвой хватило последнего вражеского нашествия. Люди хотели одного – чтобы их оставили в покое и не мешали им заниматься своей землей и ремеслом. Сбор денег проходил здесь столь же тяжело, как и в Девоне, и я с некоторым опасением наблюдала за тем, как Ричард применяет к комиссарам герцогства те же своевольные меры, какие он применял к их собратьям в соседнем графстве. Те, кто легко бы уступил такту, восставали против давления, и за лето и первые недели осени 1645 года Ричард приобрел столько же недругов среди корнуолльских помещиков, сколько до этого среди девонских.

На северном побережье люди откликались на призыв Ричарда из-за связи его со Стоу: само имя Гренвила звучало как сигнал горна. Они приходили к нему даже с той стороны границы, из Аплодора и Бидерфорда, со всего побережья, от Хартленда до Падстоу, на которое обрушиваются атлантические штормы. Это были его лучшие рекруты. Светлоглазые, длинноногие, они с гордостью носили на своих нашивках эмблемы с пунцовым полем и тремя золотыми полосами. Уроженцы Бьюда, Страттона и Тинтэджела, выходцы из Боскасла и Камелфорда. С неподражаемой ловкостью Ричард представлял им принца как герцога Корнуолльского, прибывшего на запад, чтобы спасти их от диких орд мятежников, находившихся по ту сторону Теймара.

Но на юге он терпел неудачу. Населению западных земель, где расположен Труро, опасность не представлялась столь уж близкой, и даже падение Бристоля – отошедшего к Фэрфаксу и парламенту, – которое 10 сентября грянуло как гром среди ясного неба, не смогло пробудить их от летаргического сна.

– Труро, Хелстон и Сент-Айвс – три самых прогнивших города в Корнуолле, – говорил Ричард, и, помнится, ему пришлось отправиться туда с отрядом конницы в шестьсот человек, чтобы подавить бунт горожан, протестовавших против набора рекрутов, проведенного неделей раньше.

Он повесил по меньшей мере трех человек, остальные же были либо оштрафованы, либо заключены под стражу. Он также воспользовался этим случаем, чтобы посетить замок в Сент-Мосе, и строго отчитал его коменданта майора Бонитона, поскольку тому не удалось выплатить жалованье находившимся под его командованием солдатам гарнизона.

– Если я узнаю, что кто-то служит делу принца неохотно, то придется ему запеть на иной лад или же он понесет дисциплинарное наказание, – заявил Ричард. – Кто не выплачивает жалованье своим людям, будет возмещать его из собственного кармана, а кто выкажет хоть каплю неповиновения мне, как командиру, или принцу, которому я служу, ответит за это собственной жизнью.

Я сама слышала, как он провозглашал это на рыночной площади в Лонстоне в последний день сентября перед большой собравшейся там толпой. Его люди встретили эти слова столь радостными криками, что эхо, отразившись от стен домов, вернулось обратно к нам, зато на лицах собравшихся там горожан я почти не видела улыбок.

– Ты забываешь, – сказала я ему в ту ночь в Веррингтоне, – что корнуолльцы независимы и свободу любят больше, чем своих собратьев.

– Я помню об одном, – ответил он с той тонкой горькой усмешкой, которую я слишком хорошо знала, – о том, что корнуолльцы – трусы и свой покой любят больше, чем собственного короля.

К середине осени я стала подумывать о том, что вряд ли кто-либо из нас будет пользоваться свободой или покоем к концу года.