Королевский гамбит

Молодой человек еще на мгновенье задержал взгляд на его дяде, не выпуская при этом руки девушки. Ему, Чарлзу, показалось, что молодой человек вот-вот рванет ее на себя и буквально вышвырнет сестру через проем двери. Но нет, он даже выпустил ее, сам (а не хозяин дома, порог которого он уже однажды переступил без разрешения, не говоря уж о приглашении) открыл дверь и отступил в сторону, пропуская девушку перед собой, – жест, демонстрация вежливости и уважительности, идущей, даже при всем своем автоматизме, от привычки и полученного домашнего воспитания, как это в его случае и было: автоматизм и в то же время давняя привычка и лучшее воспитание, полученное под руководством лучших учителей, наставников и гувернеров в обществе, которое йокнапатофские дамы в любом случае назвали бы избранным. Но сейчас это не имело никакого значения: одна лишь надменность, самодовольство, высокомерная оскорбительность по отношению не только к тому, кому она адресована непосредственно, но и к любому свидетелю этой сцены; он даже не глядел на сестру, перед которой открыл дверь, он все еще не сводил взгляда с человека вдвое себя старше, чей домашний покой он нарушил уже дважды.

– Ну что ж, – сказал молодой человек, – не говорите потом, что вас не предупреждали.

И они ушли. Его дядя закрыл дверь. Но секунду-другую не шевелился. Это был промежуток, остановка, почти неуловимый миг неподвижности, настолько летучий и настолько неуловимый, что, наверное, никто, кроме него, Чарлза, его бы и не заметил. Да и он-то заметил только потому, что раньше никогда не видел, чтобы его дядя, этот подвижный и беспокойный мужчина, стремительный и в речи, и в движениях, сбивался и останавливался посредине, уже начав то или другое. Затем дядя повернулся и шагнул назад, туда, где он, Чарлз, по-прежнему сидел по свою сторону шахматной доски, даже не сознавая еще – настолько быстро, молниеносно все произошло, – что он не только не поднялся с места, но и что у него даже вряд ли хватило бы времени подняться, подумай он об этом. Быть может, еще сидя по свою сторону доски с недоигранной партией и глядя, как дядя подходит к своему креслу и медленно опускается в него и тянется к лежащей на курительном столике перевернутой трубке с мундштуком из кукурузного початка, и все это одним движением, он немного разинул рот (ему еще не исполнилось и восемнадцати, но и в восемнадцать случаются – хотя пока не случались – такие ситуации, когда даже его дядя, при всей своей готовности к любой неожиданности, признает, что не всегда удается не заметить упавшую шляпу или не услышать грохот захлопнувшейся двери).

– «Не предупреждали»? – повторил он.

– Он это так назвал, – сказал дядя, окончательно усаживаясь в кресле, прикусывая мундштук трубки и одновременно извлекая спичку из коробка, лежащего на курительном столике, так что раскуривание трубки становилось, по сути, продолжением обратного пути от двери на свое место. – Я бы назвал это иначе – угрозой.

Он повторил и это слово, наверное, даже не успев до конца закрыть рот.

– Ладно, а ты бы как назвал это? – сказал дядя, чиркая спичкой и тем же движением руки, без остановки, поднося огонь к остывшему в трубке пеплу и по-прежнему обволакивая черенок трубки словами, складывающимися в пустотелость невидимых клубов дыма, так что должна была пройти еще секунда-другая, прежде чем он поймет, что курить ему предстоит всего лишь спичку.

Тут его дядя бросил эту самую спичку в пепельницу и свободной рукой сделал движение, которое, вне всяких сомнений, задумал задолго до того, как в дверь постучали, а он вовремя не откликнулся или, во всяком случае, замешкался, чтобы ответить или, по крайней мере, сказать: «Войдите». Он сделал ход, даже не глядя на доску, двинув пешку и открыв тем самым его, Чарлза, защитные порядки для вторжения ладьи, что задумал, скорее всего, еще раньше комбинации, которую он, Чарлз, просмотрел, после чего застыл в кресле – худое подвижное лицо, растрепанные, преждевременно поседевшие волосы, ключик с монограммой студенческого братства Фи Бета Каппа на часовой цепочке, дешевая трубка с мундштуком из кукурузного початка, костюм, выглядящий так, как если бы он не снимал его даже на ночь с тех пор, как купил.

– Твой ход, – сказал дядя.

Но не настолько он, Чарлз, был глуп, пусть даже и разинул слегка рот. По сути дела, пусть и несколько растерявшись поначалу, он не так уж удивился этому визиту, столь внезапному и столь фамильярному, в такой час – поздним вечером – и в такой холод: молодой человек силком втаскивает девушку во входную дверь, даже не дав себе труда позвонить или постучаться, и дальше волочет ее через чужую переднюю чужого дома, где он если и бывал, то семнадцать или восемнадцать лет назад, грудным младенцем, в сторону чужой двери, в которую на сей раз, надо отдать ему должное, стучит, но ответа не дожидается и входит в комнату, где, возможно (но это его, похоже, не занимает), в этот самый момент его, Чарлза, мать, раздевается, готовясь ко сну.