Королева в придачу

От него нестерпимо воняло потом, и Вулси поспешил спрятаться за свой апельсин. Канцлер покосился на огромные бицепсы на руках Джэкобса, выступавшие из-под буйволовой безрукавки. У такого и «вполсилы» до кости достанет. Он с тревогой поглядел в дальний конец галереи, где горел лишь один факел, отбрасывая желтоватый круг на ещё свежую, небеленую кладку стены. Там стояли два подручных палача, а принцесса сидела на полу возле скамьи, на которую её клали, когда секли. Видимо, недавно у неё был очередной обморок, и её опять приводили в чувство грубым приемом палачей – попросту облив водой из ведра. Вулси заметил, что Мэри сидит в луже воды, свесив голову со спутанными мокрыми волосами, упираясь руками в плиты пола. В огромном пустом помещении были слышны её всхлипывания.

Вулси сделал всем знак удалиться. Когда они остались одни, подошел к принцессе. Платье на её спине было содрано, в полумраке на белой коже спины виднелись темные рубцы от розог.

«Ее и в самом деле не сильно пороли, холодно подумал он, не испытывая ни малейшего сострадания. Все ещё можно поправить и Луи ни о чем не догадается».

Мэри беспомощно поглядела на него. Потом откинула упавшие на лицо волосы. И чуть застонала от резкого движения.

– Любуетесь, Вулси? Это все из-за вас. Ведь это вы состряпали для меня брачный контракт с Людовиком.

Ох уж эти Тюдоры! Во всем готовы винить других...

– Не для вас, миледи, – уточнил Вулси, – для Англии. Он помог ей подняться. Принцесса дрожала в мокром платье, ибо, даже если июньский вечер был душным, среди этих голых стен царил холод. Вулси скинул с себя епископскую пелерину и набросил ей на плечи. Оглядевшись в поисках места, где бы они могли сесть, лорд-канцлер увлек её в нишу окна, где подоконник был достаточно широк. Теперь он был с ней почти по-отечески нежен. Достал из сумы на поясе свежий апельсин, очистил и дал Мэри. Она ела с жадностью, видимо, ослабела, была голодна, к тому же после розог её и даже в мокрой одежде мучила жажда.

– Вам, наверное, уже не один раз говорили, – начал канцлер, – какая высокая честь вам выпала, раз к вам посватался монарх такой страны, как Франция.

Она сделала жест, словно прося его умолкнуть, но он невозмутимо продолжал говорить о том, что её брак с Людовиком Двенадцатым укрепит мир меж двумя королевствами и они будут жить в мире долгие, долгие годы; и в этом будет её заслуга. Нужно лишь молить Бога, чтобы она стала мудрой советчицей французскому монарху, но при этом не забывать интересы своей родины – Англии. И ещё от неё ждут, что она поможет продлиться династии Валуа-Орлеанов, как в свое время поступила её матушка Элизабет Йоркская, сочетавшись браком с Генрихом Тюдором для воцарения мира и порождения новой королевской ветви.

Принцесса слушала его молча. Он не говорил ей ничего нового, но, странное дело, она почти верила его словам, а может, просто панически боялась продления истязаний и находила утешение в неторопливой, убеждающей манере речи канцлера.

Помолчав, она тихо сказала:

– Я могла лишь полагаться на волю Божью и думала, что у меня другая судьба.

– У принцесс крови нет другой доли. И вы, миледи, должны уразуметь всю важность возложенной на вас миссии и гордиться тем сознанием, что от вас зависит судьба двух народов. Ваши личные интересы по сравнению с этим ничтожны, а все эти чувства и любовь – эфемерны...

Мэри поникла, склонив голову. Вспомнила унижение Брэндона и его отказ от неё, и слезы с новой силой хлынули из её глаз.

– Я так надеялась, так любила... Но со мной никто не пожелал считаться! Почему же я должна уступать, если никто даже не задумался, как ужасен для меня этот союз? Нет, я все понимаю, но не могу. Я росла вместе с моей любовью, она стала частью меня. И я верю...

Она даже выпрямилась, тут же застонав от боли, но докончила:

– Omnia vincit amjr[12].

– Но любовь ли это, Мэри? – тихо спросил Вулси.

– Что вы хотите сказать?

Канцлер облокотился плечом о стену и вздохнул.

– Настоящая любовь, девушка, не бывает столь эгоистична. Настоящая любовь всегда готова к самопожертвованию, к отказу от чего-то, ради того, кого любишь. Если же сил отказаться нет – это не любовь, это удовлетворение самолюбия, или же... Да что угодно – желание, похоть, игра, увлечение, но не любовь.

– Смотря от чего приходится отказываться, – заметила Мэри.

– Отчего бы ни пришлось. Но если желание настоять на своем выше любви – значит, любовь мелка и только грозит бедой тому, кого она избрала.

Он склонился к ней.

– Вы знаете фразу: indignftio principes morf est[13].

Мэри вздрогнула.

– Генрих не пойдет на такое!

– В отношении своей сестры – возможно. Но в отношении предавшего друга? Вы ведь отлично понимаете, какой опасности подвергается Чарльз Брэндон за то, что осмелился играть с вами в эти игры.

В первый миг Мэри испугалась. Она помнила, что говорил Чарльз об угрожавшей ему опасности. Но он сумел вывернуться. Даже ценой её позора! И она постаралась сказать как можно равнодушнее:

– Чарльз Брэндон не ответил на мои чувства. Он, прежде всего – слуга короля.