Королева в придачу

Да он и дерзать не смел бы решиться на то, о чем говорит король. Его чувства к леди Мэри никогда не переходили границ известной учтивости... разве что он допускал некоторую фамильярность, памятуя о тех временах, когда все они были ещё детьми и росли под надзором покойного короля Генриха VII – да прибудет душа его в мире. Но он, Брэндон, ни на йоту не преступал положенной черты, и в мыслях не имел надеяться на брак... или иные близкие отношения с Мэри Тюдор. Более того, он как раз хотел испросить у своего короля позволения на помолвку с внучкой герцога Норфолка, мисс Элизабет Лизл, опекуном коей он является и на браке с которой настаивает герцог.

Мэри почувствовала, что король смотрит на неё, и не знала, заметил ли он, что она на грани истерики? Ей было мучительно видеть, как перед ней унижали любимого мужчину, как он сам унижался, малодушничал и отказывался от неё. «Самая большая любовь у человека – это любовь к жизни», – сказал ей как-то Брэндон, и это было единственное, что оправдывало его в её глазах. Но ей было стыдно за него. И больно... так больно!.. Она ведь ещё помнила вкус его поцелуев.

Генрих ударил обеими руками по подлокотникам кресла.

– Итак, вы сейчас уйдете, Чарльз Брэндон. Ибо мы не желаем вас больше видеть. Волей или неволей, вы навлекли позор на нашу семью, и лучшее, что вы сможете сделать, – это покинуть двор, покинуть нас, уехать в провинцию, обвенчаться с леди Лизл... и никогда, слышите, никогда не появляться нам на глаза!

Это была опала, королевская немилость. Но Брэндон понимал, что отделался малой кровью. Он почтительно хотел приникнуть к руке короля, но Генрих вырвал руку, указав ему на дверь. Брэндон отвесил поклон Мэри, лишь на миг взглянув на неё. Её глаза умоляли: «Значит, ты бросаешь меня!», но он, пятясь, вышел, прикрыв за собой дверь. Мэри не могла так владеть собой, как он. И провожала его глазами с такой тоской во взгляде, что выдала себя с головой.

Генрих, как разъяренный лев, кинулся к ней и стал трясти так, что у неё замоталась голова.

– Распутница! Шлюха! – шипел Генрих сквозь сцепленные зубы у самого её лица. – Я так и предполагал, это ты соблазняла его... а не он тебя. И отказаться от высшей доли... от своего долга ради этого ничтожества!.. Он сам не желает вас, миледи! А ты... Ты, принцесса Англии, для которой я устроил величайший брак, о каком только можно мечтать! Брэндон же... Ты никогда его больше не увидишь!

Мэри не могла больше сдерживаться.

– Генрих, пощади! Все, чего я хочу – это вернуться в Саффолк, жить в глуши, уехать от двора. И разве моя вина, что по рождению я так близка к трону?

– О, да! Это дало бы тебе возможность вцепиться в Брэндона, как репей, и ты быстро расставила бы перед ним ноги, залезла бы ему под гульфик... А он... Он бы наплевал на тебя тогда. Он ведь честолюбец, в отличие от Мэри Тюдор!

Генрих оттолкнул ее, грубо швырнув на ковер. Её всхлипывания только раздражали его. Он отошел к окну, резко откинул штору и долго стоял, почти загораживая собой проем, нервно сжимая и разжимая сцепленные сзади пальцы рук. Наконец заговорил, и голос его звучал властно и спокойно.

– Я решил, что больше не стану оттягивать вопрос с вашим браком, миледи.

Плач за его спиной прекратился столь резко и неожиданно, что Генрих, не вытерпев, оглянулся.

Мэри сидела на полу, и глаза её горели такой непреклонностью, что он даже опешил.

– Вы слышали, что я сказал?

Мэри подумала о своей разбитой, униженной любви, о том, как легко король отдавал её незнакомому старику, о том, как оскорблял и глумился над ней, и в ней поднялся такой протест, какого она даже не ожидала. Ей не за что было больше бороться, но она могла отомстить.

– Вы можете объявлять все что угодно, но я скажу «нет». Вам придется отправлять меня во Францию не иначе, как связанной по рукам и ногам, я же буду кричать в лицо этому старому злодею Людовику, что ненавижу его, и если он хочет продолжить свой род, ему следует приказать, чтобы меня держали – так я буду отбиваться. И когда меня поставят с ним перед алтарем, я все равно, сколько бы там не собралось народа, стану повторять – нет, нет, нет!

Глаза Генриха сузились, образовав две голубые щелочки, ноздри раздувались от гнева, он шумно дышал, как разъяренный бык.

– Тебя будут пороть. Много раз. Пока твоя кожа не повиснет клочьями.

Она вздрогнула от смешанного чувства страха и злости.

– Господь и Богоматерь защитят меня, а я не уступлю.

– Господь и Богоматерь на моей стороне, – процедил Генрих сквозь зубы и вышел, хлопнув дверью.

Как и ожидал Вулси, за ним скоро прислали: как всегда, когда у короля были сложности, он обращался к своему верному канцлеру. И сейчас гребцы дружно налегали на весла, гребя против течения в сторону Ричмондского дворца.

За поворотом реки они поравнялись с лодкой, на которой плыл в обратном направлении Брэндон. У Вулси были зоркие глаза, и он ещё издали заметил, что у Брэндона печальный, почти отрешенный вид и понял – то, о чем он думал – свершилось.