И она, выговаривая тщательно, с расстановкой, продиктовала цифры.
— Это номер кабинки и номер шифра ячейки камеры хранения в аэропорту. Съезди туда и забери деньги. Найди Атосу хорошего адвоката, себе возьми сколько надо, остальное — сдай в милицию.
— Не поняла…
— Сдай в милицию от моего имени. Только обязательно возьми какую-нибудь бумажку, чек, там, квитанцию, расписку, я не знаю…
— Подожди. Если у меня телефон прослушивается, то я там уже ничего не найду.
— Ну и ладно тогда. А если нет, сделай, как я сказала. Не хочу, чтобы на мне «эти» деньги висели.
— Ты собираешься вернуться?
— Когда-нибудь.
— Они убьют тебя.
— Посмотрим.
— Ну, ты даешь… Да! Твоя мама приехала.
— Черт… Скажи ей, что я жива и здорова. Пока звонить ей не буду, а то расспрашивать начнет. Пусть не беспокоится. И про то, как за мной гонялись — не рассказывай.
— Она уже знает… Моя мама рассказала. Твоя сегодня собралась в милицию…
О-о-о… Не хватало еще впутывать сюда маму…
— Отговори ее! Скажи, что я ее просила не вмешиваться. Ничего хорошего она не добьется, только неприятности себе.
— Ладно. Что ты собираешься делать?
— Я? — Маша нахмурилась. Хотела бы она знать ответ на этот вопрос. Я… пока еще не решила.
— А я знаю, Машка. Уезжай за бугор. Любыми путями. Тут тебя в покое не оставят.
Вот это поворот! Самой ей такое в голову не приходило. За бугор? А где он, этот бугор?
— Нет, Алка. Там начнется то же самое. Нужны будут деньги, я начну исчезать, воровать… Какая разница?
— Тогда вот что. Научись становиться видимой. Ты же ни разу не пыталась этому научиться.
— Но как? Я и исчезать не училась, оно само получается.
— А ты постарайся! Найди психиатра какого-нибудь, гипнотизера или экстрасенса… Пока ты не научишься, не жить тебе по-человечески. Да хотя бы ради Атоса своего!
Что-то в этом было. Ведь действительно, после двух-трех неудачных попыток она отказалась от идеи научиться снимать свои чары. В начале это было просто ни к чему — досадное, но не слишком уж угнетающее неудобство… А потом уже просто не задумывалась над этим.
— Ладно. Я подумаю. Я тебе еще позвоню — недели через две. И маме. Скажи ей. И сделай все, как я сказала. О'кей?
— Я постараюсь. Удачи!
Маша положила трубку и задумалась. Легко сказать — научись, найди… Все эти Кашпировские и Чумаки — в центре, в Москве да в Питере. Или уже в Америке давно. Искать можно долго, а как все это время жить? Как жить, когда просто не с кем перекинуться словом, нет своего угла, а деньги можно только украсть?..
Внезапно вспомнилась цитата, произнесенная как-то Атосом: "Грабь награбленное". Пока ничего умнее она не придумала. Единственная возможность безнаказанно добывать средства к существованию «экспроприировать» деньги у воров. Благо, их среди ее знакомых достаточно много. Можно сказать, подавляющее большинство. Только они в Питере.
Отсюда вывод: нужно возвращаться в Ленинград.
2
— Мышонок, я не понял, куда ты положил деньги? — Гога недоуменно наморщив лоб, стоял возле открытого сейфа.
Его «мышонок» — флегматичная рыжая лярва с неожиданным именем Амалия — лениво перекатила дородное тело с боку на бок.
— Тама они. Где всегда. Не по глазам, что ли?
— Да где «тама», дура?! — неожиданно взъярился Гога, — где — "тама"?! — последнее слово он выкрикнул с привизгиванием, словно собрался плакать.
"Мышонок" установила свое полное веснушчатое тело в вертикальное положение, протопала босыми ногами к сейфу и Пизанской башней нависла над Гогой.
— Вот тут они все были. И те, что вчера дал, я сюда поклала, — ткнула она пальцем в среднюю полочку. — Как ты вчера мне их отдал, так я и положила.
— Ну, и где они? — с надрывом поинтересовался Гога.
— Нету, — констатировал "Мышонок"-Амалия.
— Вижу, — печально согласился Гога.
Они одновременно повернулись кругом, подошли к кровати и уселись на краешек.
— А! — понимающе улыбнулась Амалия, — ты меня разыгрываешь. Ох, шутник! — и она восхищенно покивала головой.
— Какой там шутник! — снова взорвался Гога и даже подскочил на кровати. — Клоуна нашла! Сказала б мне, сколько тебе надо, я бы сам дал!
— Да ты че, Гога, обезумел? Не брала я твоих денег!
— А кто?! Кто?! Сами ускакали? Куда они деться-то могли? ТЫ одна в доме! Не надо меня за фраера держать!
Все сказанное было столь резонно, что «Мышонок», не найдя убедительного ответа, просто захныкал, размазывая слезы по щекам.
— Не зна-аю я, не брала-а…
И слезы эти неожиданно убедили Гогу. Бабы, они, конечно, дуры, и выкинуть могут все что угодно. Взять и потерять, взять и прокутить, взять и отдать — новому, к примеру, любовнику… (Последняя идея кольнула его иголочкой ревности.) Но потом — так натурально сыграть неведение и невинность… Он слишком хорошо знал ее. Не смогла бы.
— К нам заходил кто-нибудь? — Гога трясущейся рукой успокаивающе погладил ее плечо.
— Никто-о-о, — продолжала скулить Амалия, — не было никого-о… Девка какая-то заходила, тебя спрашивала. — И тут же слезы высохли на ее щеках. — Ага. Девка. Я ей говорю через дверь: "Нету его". А она: "Можно я записку оставлю?" Я открыла, а ее уже нету.