Королева брильянтов

Виктор Филиппович остался безразличен к крикам жены. Зная, что пора останавливать истерику, обычно ничем хорошим не кончавшуюся, Ольга Петровна поспешила к сестре и удержала ее возле себя, чтобы та не кинулась к буфету бить все, что попадется под руку.

– Нельзя, нельзя, – повторяла она. – Этим не поможешь. Ничего, все уладится. Викоша жив. Остальное неважно. Все хорошо…

Слова, а более сила подействовали. Ирина обмякла и упала лицом на плечо сестры. Глухой плач бил ее. Ольга Петровна нежно гладила ее по спине.

– Вот и хорошо, вот и славно, все уладится, все пройдет, – приговаривала старшая, утешая младшую, как это бывает в больших семьях, когда сила характера передается не равномерно, а достается кому-то одному.

Ирина затихла, только редкий всхлип прорывался. На все это Виктор Филиппович не обращал никакого внимания. Целиком ушел в себя. Он шевелил пальцами, будто пересчитывал ассигнации. Как вдруг что-то толкнуло его, заставив подскочить на стуле. Он уставился в черное окно.

– Так вот же, – отчетливо проговорил он.

Ольга Петровна повернула голову, настолько, чтобы не выпускать Ирину. Сестра оторвала лицо от ее плеча и тоже взглянула на мужа.

– Как же сразу не понял! – Виктор Филиппович вскочил на ноги и словно изготовился к решительному прыжку в окно. – Вот же оно!

Ирина отстранилась от сестры и, не понимая, что происходит, обошла ее. Как будто хотела сама броситься на помощь мужу или хоть заслонить окно от безумного поступка.

– Викоша, – почти ласково проговорила она сорванным голосом.

Немировский не услышал, он саданул себя кулаком в лоб.

– А-а… К-а, – пробормотал он. – Так вот же в чем дело!

Сбивая на пути стулья, Виктор Филиппович бросился в кабинет. Там начал вырывать ящики из письменного стола так, что они отлетали на ковер, пока не нашел картонный кубик в масляных пятнах. Зубами разорвал приклеенный клапан и проверил содержимое. Девять патронов были на месте. Он сунул в карман коробку.

– А-а… К-а, – повторял он. – Ладно-ладно, будет вам!

Ольга Петровна попыталась встать у него на пути, но Виктор Филиппович смел ее в сторону. Ирина страшно закричала, когда увидела, как упала сестра. Ольга Петровна резво вскочила, показывая, что с ней ничего не случилось. Немировский выскочил из дома на мороз, но вернулся за пальто с меховой подкладкой. Только теперь он заметил женщин.

– Что… ведьмы черные слетелись, – проговорил он зло и устало. – Все ведь перед глазами, а я как слепой был… Гришка жизнь отдал, а я… Ну, ничего, он не смог, уж я постараюсь, закончу начатое, как брат попросил. Где все началось, там все и кончилось.

Немировский выскочил в сад и побежал к улице. Ирина кинулась следом, выскочила на крыльцо дома.

– Викоша! Вернись! Прости! – кричала она так, что ее слышала вся улица. Даже городовой на дальнем посту встрепенулся. Все было напрасно. Виктор Филиппович убегал все дальше в ночь, исчезая и растворяясь в ней.

Ольга вышла следом, закутывая голову в теплый платок.

– Все плохое кончается, – проговорила она. – Будь сильной. Ничего уже не поделать.

Ирина дрожала от холода.

17

В Каретном ряду в доме Мошнина давненько прописался один из московских театров-табакерок. Прозвище, каким наградил театр один известный репортер, к курению вообще и к табаку в частности отношения не имело. По сравнению с императорскими Малым или Большим театрами этот зрительный зал со сценой мог бы поместиться где-нибудь позади кулис, как табакерка в кармане. Тут играли спектакли артистический кружок любителей, потом давались немецкие спектакли, а с год назад театр арендовал бойкий антрепренер, который дал ему свою фамилию «Виоль», а вместо пьес, повышающих моральный дух москвичей и заодно решающих великие вопросы бытия, открыл кафешантан. Хоть московский кафешантан походил на парижский оригинал, как варенье из крыжовника на духи, публика была довольна. Билеты раскупались бойко.

Афишу Пушкин читать не стал. Он имел представление, чем развлекают в этом театре. Агата вернулась из кассы, победно помахивая зелеными квитками, и почти насильно потянула за собой.

Первые ряды кресел, ложи бенуара и даже балкон были заняты. Им достались места в амфитеатре первого яруса, сразу за креслами партера. Программа уже началась. В темноте Агата ловко пробиралась между зрителями и спинками кресел. Пушкину оставалось топтаться по чьим-то ботинкам под недовольные возгласы. С большим облегчением он плюхнулся на жесткое сиденье. Агата кипела энтузиазмом, разглядывая публику и сцену.

– Терпите, – шепотом приказала она.

Ничего другого Пушкину не оставалось.

Конферансье объявил номер. Под жидкие аплодисменты на сцену вышла дама в искристом платье и запела о страдании любящего сердца. Несмотря на размеры бюста с пожарную бочку, пела она таким высоким голосом, почти меццо-сопрано, что у Пушкина заломило зубы.

– Где убийца? – тихо спросил он.