Королева Бедлама

— И все это будет в вашем следующем бюллетене? Если так, то вам лучше задать ваши вопросы главному констеблю. — Пауэрс сам скривился, услышав такое от себя, потому что человеку его положения раздражительность совершенно не к лицу. — Марми, — сказал он уже более покладисто, — дело не в вашем бюллетене, не он меня беспокоит. Конечно, рано или поздно у нас будет настоящая газета, и вероятнее всего, издавать ее будете вы. Мне не нравится призыв к низменным чувствам. Почти все мы думали, что подобное мы оставили в Лондоне вместе с «Газетт». Я не могу вам передать, насколько может повредить промышленности этого города не до конца достоверная или спекулятивная статья.

«Лондону как-то не вредит», — чуть не произнес вслух Мэтью, но решил, что мудрее будет промолчать. «Газетт» он читал чуть ли не с религиозным рвением, когда ее сюда привозили.

— Я только сообщил факты, связанные с убийством доктора Годвина, сэр, — возразил Григсби. — В смысле — все, что мне было известно.

— Нет, вы породили все эти разговоры про «Маскера». Да, это могло исходить от Мак-Кеггерса, но он этого не печатал, напечатали вы. Такого рода предположения и пережевывания страхов принадлежат уже царству фантазии. Я мог бы еще добавить, что если в будущем вы пожелаете улучшить свой тематический ассортимент — в том смысле, что будете уточнять факты с теми, с кем это необходимо, то сейчас вам следовало бы сдержать ваше воображение.

Григсби собрался было ответить, но передумал, то ли убежденный силой аргументов магистрата, то ли не желая разрушать дружбу.

— Я понял вашу мысль, сэр, — сказал он, и инцидент был исчерпан.

— Да, чертовски неприятная штука, — вздохнул Соломон Талли. — Джулиус был хороший человек и отличный врач — когда не закладывал. Знаете, это он мне рекомендовал зубные протезы. Я как услышал, что его убили — ушам своим не мог поверить.

— О докторе Годвине каждый говорил только хорошее, — подхватил печатник. — Если у него и были враги, то не открытые.

— Это дело рук маньяка, — сказал Пауэрс. — Какой-то урод, сошедший с корабля и прошедший через город. Прошло уже почти две недели, и его наверняка нет. Здесь мое мнение совпадает с мнением главного констебля.

— Но ведь странно, не правда ли? — Григсби поднял брови, что было геркулесовой работой.

— Что именно?

— Странностей много, — ответил печатник, — и не последняя та, что у доктора Годвина было столько денег в бумажнике. А бумажник — у него в сюртуке. Нетронутый. Вы понимаете, о чем я?

— Это только подтверждает, что его убил маньяк, — сказал Пауэрс. — Или, возможно, кто-то спугнул бандита до того, как он вытащил бумажник. Если мотивом действительно было ограбление.

— То есть грабитель-маньяк? — уточнил Григсби, и Мэтью просто увидел, как он мысленно заносит перо — записывать.

— Это всего лишь общие рассуждения. А еще я говорю вам при свидетелях, что не желаю видеть свое имя в «Кусаке», или «Уховертке», или как вы там назовете следующий выпуск. Теперь найдите себе где-нибудь место и сядьте, сюда идут олдермены.

Парадные двери на другом конце зала открылись, и пятеро олдерменов — представляющие пять участков города — вошли и заняли места за длинным темным дубовым столом, по которому они в другие дни стучали кулаками во время споров. С ними вошло вдвое больше писцов и клерков, также занявших свои места. Как и ожидающая публика, олдермены и их служители были одеты в лучшие свои наряды, из коих некоторые не видели света с тех самых пор, как рухнула Стена. Мэтью заметил, что старый мистер Конрадт, надзирающий за Северным участком, с виду сед и болен, но опять-таки: он всегда так выглядел. Да, олдермен участка Доков мистер Уитеккер сегодня бледен и глаза у него запали, и краска сбежала с лица, а один из писцов рассыпал бумаги на пол, когда нервно дернул рукой. Мармадьюк Григсби ушел из прохода, а Мэтью задумался, что же происходит.

Наконец городской глашатай вышел на трибуну перед столом совета, набрал полную грудь воздуха и заревел:

— Слушайте все, слушайте все… — Голос у него сорвался, он прокашлялся — будто продули басовую трубу, и начал снова: — Слушайте все, слушайте все! Всем встать перед достопочтенным Эдуардом Хайдом, лордом Корнбери, губернатором королевской колонии Нью-Йорк!

Глашатай сошел с трибуны, и собрание поднялось. Из двери в шорохе кружев и шелесте перьев вышел… о нет! — шок! скандал! — вышла одна из потаскух Полли Блоссом, желающая, наверное, превратить торжественное собрание в посмешище.