Король в жёлтом

Как я уже сказал, церковь Святого Варнавы – современный храм. Он маленький, хорошо освещенный, особенно западная галерея, куда падает свет из ряда длинных окон без витражей. Поскольку амвон стоял посреди церкви, естественно, обернувшись к нему лицом, я мог видеть все, что происходило в западной галерее. Понятно, что я заметил и проходившего мимо органиста. Просто я неправильно рассчитал время между его первым и вторым появлением. Он, наверное, возвращался зачем-то через другую дверь. А что касается взгляда, который так расстроил меня, то все это вздор, просто нервы у меня не в порядке.

Я огляделся. Вот уж поистине подходящее место для сверхъестественных ужасов! Ясное, доброжелательное лицо епископа С, его собранная манера, легкие, грациозные жесты не имели ничего общего со зловещими тайнами. Я посмотрел на него и едва не рассмеялся вслух. Возле амвона сидела старуха со слуховой трубкой в ухе, чем-то похожая на смятую скатерть с бахромой. Без сомнений, при первой попытке органиста-василиска окаменить ее взглядом, она вострубила бы в свою золотую трубу и сдула бы его с лица земли. Я посмеялся про себя над ее самодовольным видом, который показался мне тогда очень забавным. Так я сидел и потешался над всеми вокруг. Над старой гарпией, которая заставила меня заплатить десять сантимов за место (вот она-то была куда больше похожа на василиска, сказал я себе, чем бледный органист), от старой грымзы я перешел, увы! к самому епископу С… Вся набожность моя улетучилась. Я никогда прежде не делал ничего подобного, но теперь мне хотелось смеяться. Что касается проповеди, то из-за звона в ушах я услышал что-то вроде: «юбки святого Павла», – произнесенное с елейным благоговением. От этого в голове моей понеслись еще более фантастичные и неподобающие мысли.

Дальше бесполезно было сидеть. Я должен был стряхнуть с себя ненавистное настроение. Зная, что совершаю бестактность, я все равно поднялся и вышел из храма.

Весеннее солнце светило на улице Сент-Оноре, когда я сбегал по ступенькам. На углу стояла тележка, полная желтых нарциссов, бледных фиалок с Ривьеры, темных анютиных глазок, белых гиацинтов и золотого облака мимоз. На улице прогуливались воскресные любители развлечений. Я взмахнул тростью и присоединился к веселью остальных.

Но вот кто-то обогнал меня.

Он не обернулся, но в его белом профиле застыла та же смертельная злоба, что и в глазах. Я провожал его взглядом, пока мог видеть. От его стройной спины распространялась та же угроза, и каждый шаг его словно выражал намерение меня уничтожить.

Я едва полз, ноги отказывались меня нести. Во мне пробудилось чувство ответственности за что-то позабытое. И я начал припоминать, что заслуживаю его ненависть. Это было давно… Очень давно. Все эти годы ответственность дремала во мне, а сейчас поднялась и предстала перед моими мысленными очами. Спотыкаясь, я перебежал улицу Риволи, площадь Согласия и оказался на набережной. Больными глазами я следил за солнцем, сияющим сквозь белую пену фонтана, текущую по спинам бронзовых речных богов, смотрел на далекую триумфальную арку, словно сотканную из аметистового тумана, на бесчисленный строй серых стволов и еще голые, бледно-зеленые ветви деревьев. Потом я снова увидел его идущим по одной из каштановых аллей Кур-ла-Рен.

Я покинул набережную, безотчетно повернув к Елисейским полям, и пошел к Триумфальной арке. Заходящее солнце сеяло лучи по зеленым газонам. Хорошо освещенный, он уселся на скамейку, вокруг него резвились дети, рядом сидели молодые матери. Он был всего лишь праздным зевакой, как и я. Едва сдержавшись, чтобы не произнести эти слова вслух, я вновь и вновь размышлял о злобной ненависти, написанной на его лице. Но он не смотрел на меня. Я прокрался мимо, едва переставляя свинцовые ноги по аллее. Я знал, что каждая наша встреча приближает его к достижению цели, а меня – к роковой судьбе. И все же я пытался себя спасти.

Последние лучи заката лились сквозь Триумфальную арку. Я прошел под ней и встретился с органистом лицом к лицу. Ведь я оставил его далеко позади, на Елисейских полях, и все же он шел мне навстречу вместе с потоком людей, выходящих из Булонского леса. Он подошел так близко, что коснулся меня. Его худая фигура казалась железным остовом внутри его черного одеяния. Он не проявлял признаков спешки или усталости, не проявлял никаких человеческих чувств. Все его существо выражало только одно: волю и власть творить со мной зло.