Король в желтом

С дальнего конца аллеи, ведущей к северному фасаду дворца, доносился гул омнибусов и уличные крики. Гастингс взглянул на дворцовые куранты: «Шесть». И поскольку то же время показывали его карманные часы, он продолжил дырявить гравий своей тростью. От фонтана к театру Одеон плотным потоком шли люди. Выступали священники в черных сутанах и в башмаках с серебряными пряжками; плелись усталые, пропыленные солдаты-пехотинцы; семенили опрятные девушки без шляпок и модистки с коробками; шествовали студенты с черными портфелями и в цилиндрах; прогуливались студенты в беретах с тяжелыми тростями; мчались вперед офицеры; дефилировали дамы в бирюзовом и серебристом; тяжело звенели шпорами кавалеристы; бежали посыльные, небрежно размахивая своими корзинками, влачились тощие и сутулые парижские бродяги с юркими глазками, осматривая землю в поисках брошенных окурков. Вся эта толпа двигалась ровным потоком мимо фонтана и выходила в город к театру Одеон. Его вытянутые аркады уже засветились газовыми фонарями. Раздался печальный перезвон колоколов храма Сен-Сюльпис, и башни дворца с часами озарились светом. Затем гравий зашуршал под легкими торопливыми шагами, и Гастингс поднял голову.

– Вы не слишком торопились! – весело сказал он, но голос его охрип, а раскрасневшееся лицо говорило, как долго он ее ждал.

– Меня задержали… В самом деле, мне так жаль… И… я всего лишь на минутку.

Она села на скамейку, бросив украдкой взгляд на мраморного бога, глядящего с пьедестала.

– Какая досада, несносный Купидон все еще здесь.

– Вместе с крыльями и стрелами, – сказал Гастингс, словно и не заметив, что она села рядом с ним.

– Крылья, – повторила она. – О да, чтобы улететь, когда ему наскучит эта игра. Хорошо, что кому-то пришла идея изобразить Купидона с крыльями, без них он был бы слишком назойлив.

– Вы так думаете?

– Хм, так мужчины думают.

– А женщины?

Она не стала отвечать на этот вопрос, а тряхнула своей маленькой головкой и поменяла тему:

– Я забыла, о чем мы с вами говорили.

– О любви, – ответил Гастингс.

– О нет, я об этом не говорила, – сказала девушка и, подняв глаза на мраморного бога, добавила: – Мне нет до нее никакого дела. И я не верю, что он стреляет из лука. Он трусоват. Скорее подкрадывается и бьет кинжалом, как тать[71] в ночи. А трусости я не одобряю, – заявила она и отвернулась от статуи.

– Я думаю, он стреляет, и притом честно. Мало того, дает один предупредительный выстрел.

– Это вы знаете по собственному опыту, мсье Гастингс?

Он посмотрел ей прямо в глаза и сказал:

– По крайней мере меня он предупредил.

– Тогда прислушайтесь к предостережению, – воскликнула она с нервным смешком, снимая и снова натягивая перчатку. Покончив с этим, она взглянула на циферблат дворцовых часов, а затем со словами: «Боже, как поздно!» – сложила зонтик, затем раскрыла его и взглянула на собеседника.

– Нет, я не стану к нему прислушиваться.

– Довольно говорить об этой надоедливой статуе, – вздохнула она и, украдкой метнув взгляд на его лицо, добавила: – Полагаю… Полагаю, вы влюблены?

– Не знаю, – пробормотал он. – Наверное, так оно и есть.

– И, кажется, вы от этого в восторге, – заметила она, вскинув голову, но тут же прикусила губу и задрожала, встретив его взгляд. Охваченная волнением, она вскочила со скамейки, вглядываясь в сгущающиеся сумерки.

– Вы замерзли? – спросил он.

Она ответила только:

– О боже, боже, уже поздно! Так поздно! Мне нужно идти… Спокойной ночи!

Она на мгновение коснулась его рукой в перчатке и резко ее отдернула.

– Что с вами? – спросил он. – Вы напуганы?

Она как-то странно посмотрела на него.

– Нет, вовсе нет… Вы очень добры ко мне…

– Клянусь Кронидом, что вы имеете в виду, повторяя, что я к вам добр? Вы уже в третий раз это говорите. Я не понимаю, почему…

Барабанная дробь вдруг донеслась из караульного помещения дворца, и он споткнулся на полуслове.

– Послушайте, – прошептала она. – Сад скоро закроется. Уже поздно. Очень поздно.

Барабаны слышались все ближе и ближе, а затем силуэт барабанщика прорезал небо над восточной террасой. Гаснущий свет на мгновение блеснул на его начищенном поясе и штыке и тут же исчез в тенях, разбудив эхо барабанной дроби. Вдоль восточной террасы рокот слышался все слабее и слабее, а затем начал нарастать, когда барабанщик проходил аллею с бронзовым львом и свернул на западную террасу. И снова барабан слышался все громче и громче. Эхо отталкивало звуки от серой дворцовой стены. И вот уже барабанщик замаячил перед ними. Его красные брюки выделялись в сгущающейся тьме, бледно сияли медные вставки на барабане и штык, на плечах колыхались блестящие эполеты. Когда он проходил мимо, барабанная дробь загрохотала у них в ушах. Среди деревьев проблеснула его маленькая жестяная кружка, притороченная к рюкзаку. Затем часовые принялись монотонно кричать: «Сад закрывается! Сад закрывается!» – из казарм на улице Турнон послышались звуки горна.

– Сад закрывается! Сад закрывается!

– Спокойной ночи, – прошептала она. – Сегодня мне нужно вернуться одной.