Король-Уголь

— Он очень стар, ему уже, наверно, шестьдесят, — сказала Мэри. А когда Хал заметил, что, помилуйте, не такой уж это древний возраст, она возразила, что таких стариков едва ли где-нибудь найдешь на шахте; и вообще, мало кто доживет здесь до этих лет. Жена Эдстрома сейчас больна, вот-вот умрет, ему с ней очень трудно.

— Нехорошо будет, если такой старый человек потеряет из-за нас работу, — закончила Мэри. — Но он по крайней мере может дать хороший совет.

В тот же вечер они вдвоем отправились к Джону Эдстрому, жившему в Бедняцкой слободе, в некрашеном домике, с ничем не покрытым земляным полом. В комнате за низенькой тесовой перегородкой лежала больная — ее не было видно. Она умирала от рака, и в доме стоял ужаснейший запах. Сначала Хал никак не мог отвлечься от мысли об этом, но в конце концов пересилил свою слабость, внушив себе, что здесь — война, а на войне — сегодня ты на смотру, а завтра — в лазарете.

Хал огляделся кругом и заметил, что трещины в стенах заткнуты тряпками, а разбитые окна заклеены полосками темной бумаги. На полке ровным рядом стояли книги. Хозяин, видимо, прилагал все усилия к тому, чтобы его жилье выглядело аккуратно. В маленькой чугунной печке пылал огонь, и старик сидел, скорчившись, возле нее и грелся — в горах по вечерам холодно уже в сентябре. Старик был совершенно лыс, если не считать нескольких волосков, сохранившихся на темени; лицо его обрамляла косматая бородка, которую можно было назвать белой, если белый цвет вообще возможен в царстве угля. В его лице прежде всего замечалась какая-то особая бледность, а уже потом — приветливый взгляд темных старческих глаз. И голос у него был приятный, ласковый. Он встал, чтобы приветствовать гостей, и протянул Халу дрожащую руку, узловатую и искривленную, чем-то напоминающую лапу животного; потом шагнул вперед и пододвинул скамью, прося прощения за свое немудреное хозяйство. Хал подумал в эту минуту, что вот у человека еще хватает сил работать на шахте в шестьдесят лет, но в шестьдесят один — они уже, наверное, иссякнут.

Хал заранее условился с Мэри, что она не заговорит о цели посещения, пока он сам не присмотрится к старику. И девушка начала расспрашивать о здоровье миссис Эдстром.

— Все без изменений, — отвечал старик, — по-прежнему лежит пластом. Доктор Баррет был опять, но, кроме морфия, ничего ей не дал. Он говорит, что ей уже никакими средствами не поможешь!

— А были бы средства, он бы все равно про них не знал! — с презрением фыркнула Мэри.

— Ну, он не такой уж плохой, когда трезвый, — примирительно заметил Эдстром.

— А часто ли это бывает? — снова фыркнула Мэри и пояснила Халу: — Наш доктор — двоюродный брат управляющего.

— И все-таки здесь лучше, чем на других шахтах, — сказал Эдстром. — В Харви-Ран, где я работал, один человек повредил себе глаз, а после окончательно потерял его из-за того, что у врача в решающую минуту выпал на рук инструмент. А как там вправляют сломанные руки и ноги!

Эдстром знал случаи, когда люди на всю жизнь оставались калеками или уезжали в другие места, где им снова все ломали и вправляли заново. Медицина, как и все остальное, принадлежит Компании, и если будешь слишком критиковать врача, погонят тебя в три шеи, только всего. У каждого рабочего вычитают из его платы по доллару в месяц на врача, но если ты получил увечье на производстве и врач пришел к тебе домой, он имеет право потребовать еще сколько ему вздумается.

— И надо обязательно платить? — спросил Хал.

— А как же! Все равно высчитают из заработной платы, — сказал старик.

— А бывает так: высчитают, а он ничего и не делал, — вмешалась Мэри. — Они вычли у Замбони двадцать пять долларов за последние роды, хотя доктор Баррет явился туда после того, как новорожденный уже часа три был у меня на руках!

4

Разговор продолжался. Желая прощупать старика, Хал заговорил о разных шахтерских бедах и под конец заметил вскользь, что, пожалуй, единственное, что может помочь, — это профсоюз. Эдстром пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на Мэри.

— Джо — свой человек, — поспешно сказала девушка, — можете ему вполне довериться.

Прямого ответа Эдстром не дал — дело в том, что он однажды участвовал в стачке и он — человек «меченый». Его тут терпят при условии, что он будет тише воды. Ему никогда не простят той роли, какую он играл в «большой стачке». Начальство позволило ему вернуться на работу главным образом по двум причинам: во-первых, не хватало рук, а во-вторых, мастер был его личным другом.

— Расскажите ему о «большой стачке», — попросила Мэри. — Джо человек новый в этих местах.