Король снов

Его забальзамировали так, что тело сохранится без изменений сто столетий, а то и больше. В Лабиринте есть тайное кладбище, где захоронены пятьдесят последних понтифексов; вы знали об этом, Деккерет? И я тоже не знал Длинная-длинная череда императорских склепов, каждый из которых имеет небольшую табличку с именем. Завтра мы положим Конфалюма в склеп с его именем.

Престимион опустился на колени и благоговейно прикоснулся лбом к боковой стороне алтаря. Деккерет, помедлив мгновение, последовал его примеру.

— Я увидел его первый раз, когда был еще мальчиком, — я когда-нибудь рассказывал вам об этом' — спросил Деккерет, когда они поднялись. — Мне было девять лет. Это произошло в Бомбифэйле. Мы попали туда потому, что мой отец демонстрировал образцы своих товаров — наверное, это были сельскохозяйственные машины, так как именно ими он занимался в те годы, — управляющему имением адмирала Гонивола, а лорд Конфалюм как раз в то время находился в гостях у Гонивола. Я видел, как они вместе отправились на прогулку в большом парящем экипаже Гонивола. Они проехали совсем рядом со мной; я принялся махать руками, и Конфалюм улыбнулся и помахал мне в ответ. От одного только его вида меня охватил трепет восторга. Он казался настолько сильным, Престимион, каким-то сияющим… на самом деле подобным богу. А какими силой и теплотой была полна его улыбка. Этого мгновения я никогда не забуду. А затем, в тот же день, ближе к вечеру, мы пошли с отцом в Бомбифэйлский дворец, где корональ руководил заседанием суда, и он еще раз улыбнулся мне…

Он умолк на полуслове и посмотрел долгим взглядом на тело, лежащее на алтаре. Нелегко было смириться с тем, что такой могущественный и великолепный монарх мог в одно мгновение исчезнуть из мира, оставив вместо себя лишь эту оболочку.

— Он, возможно, был величайшим среди всех, — заметил Престимион — Да, он был не лишен серьезных недостатков. Был тщеславен, любил роскошь, питал слабость к волшебникам и предсказателям Но насколько пустяковыми были его ошибки по сравнению с его достижениями! Руководить миром на протяжении шестидесяти лет — для этого нужно было обладать великой мощью, как вы только что сказали, быть подобным богу. История будет очень добра к нему. Хотелось бы надеяться, Деккерет, что нас будут вспоминать хотя бы с половиной той теплоты, с какой вспоминают его.

— Да Я молюсь, чтобы это было так.

Престимион зашагал к выходу из большого зала. Но, подойдя к двери, он приостановился и еще раз указал на два трона, находившиеся в противоположном конце помещения, быстро, коротко не то поклонился, не то кивнул, а затем перевел взгляд на альков, где возлежал покойный понтифекс.

— Единственный по-настоящему дурной момент, происшедший за все время его царствования, случился именно здесь, прямо перед этими тронами, когда Корсибар захватил корону Горящей Звезды — Деккерет, не отрываясь, смотрел туда, куда указывала рука Престимиона. — Я стоял на этом самом месте и смотрел прямо на Конфалюма А он, казалось, оцепенел. Он был поражен, разбит, уничтожен. Его взяли под локти, буквально пронесли вверх по ступеням и усадили на трон понтифекса, а его сын уже сидел рядом с ним. Вон там. На этих самых тронах.

Все это было так давно, думал Деккерет. Древняя легенда, давно забытая всем миром. Очевидно, за исключением Престимиона.

А тот по-настоящему увлекся собственным рассказом.

— Через день или два я имел аудиенцию у Конфалюма, и он, как мне показалось, был все так же ошеломлен поступком Корсибара. Он производил впечатление окончательно сломленного старостью человека. Я был разъярен тем, что творилось вокруг трона, тем, что он смирился с этой изменой, и все же, видя его в этом состоянии, я мог чувствовать к нему лишь сострадание. Я попросил его выслать войска против узурпатора и подумал, что он сейчас заплачет, потому что выполнить мою просьбу означало для него вступить в войну с собственным сыном. Конечно, он не мог пойти на это. Он сказал мне, что короналем действительно должен был стать именно я, но теперь у него нет иного выхода, как признать Корсибара. Он просил пощадить его! Пощадить, Деккерет! И, пожалев его, я не стал больше давить на него и ушел. — В глазах Престимиона вдруг мелькнула мучительная боль. — Деккерет, видеть, как этот поистине великий человек превратился в развалину, что старик, с которым я говорил, был не могущественным Конфалюмом, а всего лишь жалкой тенью короля…

Значит, он не желает забыть об этом, решил про себя Деккерет; переворот Корсибара и его последствия до сих пор эхом отдаются в душе Престимиона.

— До чего же ужасно, наверное, было видеть такое, — сказал он, когда они вышли в вестибюль, так как чувствовал, что должен хоть что-нибудь сказать.