Король-паук

Королева не стала возражать. Возможно, их королевской семье как раз и не хватает хорошенькой принцессы, чтобы объединить родственников. Если на следующий год король Карл станет дедом, может быть, его новое положение уменьшит отчуждённость между ним и сыном, а кроме того, положит конец этим ночным отлучкам.

— Когда ты станешь королевой, Маргарита, то будешь делать то, что захочешь. Но это будет ещё не скоро. Король Карл ещё не стар...

— Я совсем не это хотела сказать.

— ...хотя, разумеется, тебе он кажется старым. И дай Бог ему жить и здравствовать ещё много лет.

— Да, конечно, мадам, я тоже молю об этом Господа.

— А пока, дитя моё, постарайся быть ближе моему сыну. Я знаю его лучше всех. Он любит тебя, хотя слишком застенчив, чтобы сказать это. Ты очень красива, Маргарита, любой принц, даже более красивый, чем наследник, будет чувствовать робость в твоём присутствии. Но Людовик талантлив, умён, много думает о благе Франции. У него большое сердце — открой его, чтобы жар этого сердца не сжёг его самого!

Взгляд Маргариты был спокоен и чуть равнодушен.

— Ну, конечно, мадам, я же знаю, в чём заключается мой долг. А вы знаете моего отца?

— Я знаю короля Якова лишь по многочисленным отзывам о его мудрости и отваге.

Она, разумеется, слышала и о его уродстве.

Маргарита сказала:

— Он тоже говорил мне, что у принца много достоинств.

Королева подумала, что особой любви она в словах девушки не слышит.

В ризнице герцог-архиепископ с нетерпением ожидал прибытия короля. Ему было жарко в полном церковном облачении. Он сидел и смотрел на песочные часы, перевёрнутые ровно в полдень. Уровень песка достиг первой чёрточки — прошло четверть часа. Он бросил взгляд на дверь ризницы. Может быть, часы ошибаются, может быть, старый смотритель слишком рано их перевернул, поскольку день сегодня действительно был суматошным. Но часы показывали время точно, поскольку солнце, которое ровно в полдень освещало северный трансепт, уже перебралось к окнам нефа, заливая основное помещение собора светом и красками.

Большинство присутствующих были простолюдинами. Под разными предлогами большинство глав семейства Лилий воздержались от присутствия, среди них были и Гастон де Фуа, и Жан д’Арманьяк. Присутствие на бракосочетании наследного принца требовало гораздо более верноподданнических чувств, чем хотелось демонстрировать крупной знати. Им хотелось, чтобы руки у них оставались развязанными. Большинство из них не сомневались, что Людовик никогда не станет их совереном, поскольку король Генрих Английский, войско которого оккупировало уже столько провинций, был внуком безумного короля Франции Карла VI, так же, как и сам Людовик, и, следовательно, имел все основания претендовать на французский престол. Бросалось в глаза отсутствие герцога Филиппа Доброго Бургундского, хотя его настоятельно приглашали. Он мирно сидел в своём замке Женапп во Фландрии в ожидании, куда подует ветер, и послал великолепные подарки новобрачным, объясняя своё отсутствие недомоганием и преклонным возрастом. Отец Маргариты, хоть находился и далеко оттуда, на своём туманном острове, но всё же имел лучшее представление о том, что происходит в Европе. Он верил во Францию, он поставил на заклад своё королевство, что Франция победит в этой Столетней войне, а залогом этого стала его дочь.

Впереди, на местах для знати, стояли только монсеньор Анжуйский, брат королевы, граф Вендомский, Бернар д’Арманьяк и Пьер де Брезе. Герцог-архиепископ недолюбливал графа де Брезе, однако на этот раз он был счастлив видеть его. Карл — «король, которого хорошо обслуживают», — не умел даже развлекаться без посторонней помощи. Если в соборе находился де Брезе, его постоянный собутыльник и участник всех королевских вылазок к публичным девкам, то, значит, и король должен быть где-нибудь неподалёку.

В это же время в приделе рядом с ризницей вместе со своим камердинером ждал, глядя на песочные часы, и наследный принц. Уровень песка достиг уже второй отметки — прошло полчаса. Людовик нервничал. Однако он сегодня не чувствовал смущения: длинная мантия закрывала его почти до щиколоток.

Простолюдины в соборе, где не было скамеек и где они всё равно не могли бы сесть, поскольку там присутствовала знать, начали понемногу шуметь — переговариваться, переминаться с ноги на ногу. Прошло уже больше часа с тех пор, как им удалось перекусить. А поскольку голод был и без того их постоянным спутником, то настроение у них падало с каждой минутой. Временами некоторые вытаскивали из потаённых мест своих курток краюхи хлеба и начинали их жевать, хотя этот хлеб выглядел не очень-то аппетитно — тёмный и слипшийся от долгого пребывания в тесных грязных караганах, хотя, видит Бог, даже и свежеиспечённым он выглядел не намного лучше. Эти люди, более запасливые, а может быть, более циничные, чем остальные, не делились своим хлебом ни с кем, кроме жён и родных. Хлеб был дорог.