Король говорит!

В девять часов они наконец оказались во дворце, в роскошном вестибюле, где колеблющиеся перья, тюлевые вуали и драгоценности создали незабываемое зрелище. После еще одного ожидания, на этот раз около часа, за ними пришел лорд-гофмейстер. Мужчин отвели в другой вестибюль — дожидаться, а дамы с перекинутыми через плечо шлейфами встали в очередь. Перед входом в тронный зал два распорядителя быстро снимали у каждой с руки шлейф и расправляли его на полу, шепча при этом: «Один реверанс королю и один королеве». Возглашали имена дам (так громко, что они почти пугались), их представляли королю, и они без улыбки делали реверанс. Он отвечал наклоном головы, серьезно глядя на каждую даму, пока она проходила перед ним, затем то же повторялось перед королевой. Потом прозвучали фанфары, и все закончилось. Служители с церемониальными жезлами вышли, пятясь к двери перед королем и королевой, которые — в сопровождении пажей, несущих их мантии, — шли, кивая направо и налево, перед присевшими в глубоком реверансе дамами и стоявшими навытяжку, склонив голову, мужчинами. Позже, усталые и измученные, Лайонел и Миртл отыскали банкетные комнаты, где был накрыт ужин — цыплята и шампанское. После фотографирования они отправились домой. «Я бы никогда не поверила, что это может стать таким тяжелым испытанием», — вспоминала Миртл, хотя и написала Ходжсону, какое большое удовольствие получила в тот вечер. 26 июля он пригласил их обоих на королевский прием в саду.

В это время супруги приобрели небольшой летний дом, называвшийся «Иоланда», на острове Диттон-на-Темзе. Дом окружали кусты роз, а лужайка спускалась прямо к воде. «Лайонелу нужно место, где можно спокойно отдохнуть от работы весной и летом, — объясняла Миртл, — и нам стало надоедать целый месяц возить детей по всему континенту и пропускать при этом лучшее время года в Англии. Вот мы и решили остаться на лето. Здесь восхитительно. Мы приезжаем каждую неделю всю весну и все лето. Рыбачим, купаемся, плаваем на лодке и просто лентяйничаем. Это прекрасно».

В последующие месяцы британские газеты все чаще публиковали статьи, отмечающие успехи герцога, и Лог собирал их и наклеивал в большой зеленый альбом, который хранится в семье.

Сообщая о присутствии герцога на благотворительном банкете в лондонском Меншн-хаус в пользу Королевской детской больницы, «Стандард» от 12 июня 1928 года писала: «Герцог добился огромных успехов как оратор, и его заикание почти совсем исчезло. Его призыв о помощи детям отличался подлинным красноречием». Журналист из «Норд-Истерн дейли газетт» пришел к такому же заключению месяцем позже после выступления герцога на другом благотворительном обеде в пользу больницы — на этот раз в «Савойе». «В целом, я уверен, что его речи могут сравниться с речами, произносимыми принцем Уэльским, — заметил он. — А это очень высокая планка. Герцог усвоил два самых ценных ораторских качества — остроумие и краткость. Он использовал неплохое сравнение на этом обеде, сказав, что надеется на ораторов, которые выступят вслед за ним и добьются тех же результатов, что и электрический ощипыватель, недавно виденный им на сельскохозяйственной выставке, — этот аппарат в секунду ощипывает курицу догола».

«Ивнинг ньюс» высказалась на ту же тему в октябре. «Герцог Йоркский обретает все большую беглость речи. Он стал гораздо увереннее в себе, чем был два года назад и даже — несколько месяцев назад. Постоянная практика сказывается на его выступлениях». Газете «Дейли скетч» импонировало то, что герцог «все более и более освобождается от дефекта речи, который прежде не позволил по достоинству оценить присущий ему дар точной и элегантной фразы». Обнаружив «музыкальность» в голосе герцога во время его выступления в Стейшнерз-холле, несколько более поэтически настроенный автор статьи в «Йоркшир ивнинг ньюс» припомнил других великих ораторов, преодолевших затруднения: «Я подумал о Демосфене, победившем неуверенность своих губ, о мистере Черчилле и одержанной им победе, о мистере Дизраэли, чья первая речь в парламенте была полной неудачей, о мистере Клайнзе[69], который подростком, бывало, уходил в каменоломни практиковаться в ораторском искусстве»[70].

Журналисты замечали, как улучшились публичные выступления герцога, но как он сумел добиться этого (и какова была особая роль Лога), оставалось, к ироническому удовольствию его учителя, тайной для тех, кто слушал эти выступления. В другой газетной вырезке того времени, озаглавленной «Как хорошо научился говорить герцог Йоркский», Лог подчеркнул слово «научился». В короткой заметке от 28 ноября «Стар» приписывала заслугу преодоления герцогом своего «давнего затруднения в речи» коммандеру[71] Луису Грейгу, который стал его близким другом почти двадцать лет назад, когда Грейг был помощником военного врача военно-морского училища в Осборне.