Король франков

Можер растерялся. Что предпринять? Ответить, пожалуй, смог бы отец...

   — Что же мне делать, государь? Как быть? С кем пойти?

Словно прочитав его мысли, Гуго ответил:

   — Твой отец сказал бы: «Бог рассудит франков, а правда всегда на стороне сильного».

   — Но хватит ли у вас сил, государь? И сколь силён Карл?

   — Сильна крепость, а войско его мало. Осада Лана — вот задача, которая стоит передо мной. Войдя в город, я одержу победу, войск у меня достаточно.

   — Что же станет потом с Карлом?

   — Он окончит свои дни в тюрьме. Иного выхода нет. Неизвестно, на что он надеется. Кругом него враги, и самый страшный — империя. Жаль, что он не уяснил одной простой вещи: старые корни уже не дадут побегов.

   — А я, государь?.. Роберт! Брат! Что же делать? Я словно попал в лабиринт, из которого не могу выбраться! Война — моё ремесло, мне нельзя сидеть без дела!

   — Нет, Можер, — подошёл к нему Роберт. — Отец прав: эта война не для тебя. Останутся и те, с кем ты ходил на сарацин; что толку вести в поход израненных да искалеченных? Пусть поправляются, оставаясь дома; их немного; нам нужны ещё будут воины. А пока мы рассчитываем собрать около пяти тысяч — целую армию! А ты мой брат и спас мне жизнь... позволь же мне вернуть долг.

   — Значит, брат, ты не хочешь посылать меня на эту войну?

   — Я дарю тебе жизнь в обмен на свою — это первое. Я запрещаю тебе именем короля — это второе. Пойти против воли монарха — значит стать государственным преступником, место которому на плахе под топором палача.

Нормандец поднялся:

   — Спасибо, брат.

   — Не сердись, Можер. Ты знаешь, как я люблю тебя. Мы все тебя любим, а потому не хотим твоей смерти. Набирайся сил, ты ещё слишком слаб. А с Карлом мы уж сами...

Можер отвернулся и, опустив голову, вышел. Постоял, глядя вдаль и думая о родной Нормандии, отце, матери, молодой жене... о себе. Потом вдруг встрепенулся, резко взмахнул рукой, как бы рубя... и охнул, а перед глазами поплыл туман, какие-то круги... Мало того, по шее, стекая под рубаху, поползло что-то тёплое, отвратительное. Он приложил ладонь, поглядел... и скрипнул зубами. Ладонь была в крови. Зажав платком разверзшуюся рану, Можер отправился к Валену.

Тот пришёл в ужас, узнав причину кровотечения:

   — Надо вовсе лишиться ума, чтобы вытворять такое! Кто тебя надоумил? Чего тебе вздумалось размахивать рукой? Вообразил себя Самсоном? Может быть, пойдёшь и взвалишь на плечи ворота Газы? К чёрту всё моё лечение, — ворчал Вален, налаживая иглу с нитью, — столько трудов впустую! Ещё месяц — и ступай хоть на битву с лернейской гидрой!..

   — Что ты собираешься делать, Эскулап? — в страхе воззрился Можер на толстую металлическую иглу с острым жалом и нитью.

   — Что? А ты не догадываешься? Зашивать твою рану, пока ты не истёк кровью и не упал в обморок, вот что!

   — Вален, ты душегуб! Мне же будет больно...

   — Зато останешься жив, сумасшедший, и впредь будешь думать, когда соберёшься размахивать руками.

   — Вален...

   — Молчи, безумец! Ты в руках у врача, и твои возражения для меня ровно ничего не значат. Ты сделал своё дело, а теперь я буду делать своё.

Нормандец замолчал и стиснул зубы.

   — Ничего, — приговаривал Вален, протыкая кожу и накладывая шов, — думаю, это не больнее, нежели удар меча. Угораздило же тебя пропустить его.

   — Их было много, целая орда.

   — Утешай себя хотя бы тем, что вы их всех положили.

   — Долго ли ещё, Вален?

   — Последний шов. И — в постель! Полежишь с недельку — и домой, на отдых. Там снимут шов.

   — Домой?!

   — Куда же ещё? Уж не на войну ли собрался? Обойдутся без тебя. Воюют сильные, здоровые, а ты на данном этане похож скорее на живого мертвеца, чем на солдата. Прежним станешь через месяц, никак не раньше, как и те, с кем ты ходил на монастырь. Всё. Это моё последнее слово. Но если хочешь оставить вдовой молодую жену, доставить горе близким, а самому лечь в сырую землю — возьми в руки меч и отправляйся. Я сумасшедших не держу. Постой! — остановил он уже собравшегося уходить нормандца. — А это? — и он указал на бедра и правое предплечье. — Ляжешь в кровать, чтобы пропитать её своей кровью, которую удалось восстановить с таким трудом? Вот корпии. Отдай жене, пусть глаз с тебя не сводит. И пусть пройдётся кнутом по твоей заднице, чтобы вправить тебе мозги. Ступай! И сразу в постель, не ходи к Рено, не то истечёшь кровью!

Можер внял благоразумному совету и отправился к себе. Открыв дверь, остановился у порога, глядя на жену. Изабелла, сидя у стола, копалась в куче белья.

   — Что это? — спросил нормандец.

Мельком взглянув в его сторону, графиня де Бовэ весело ответила:

   — Подарок Адельгейды. Целый ворох одежды, пробую разобраться, что к чему... — и вдруг, увидев бледное лицо супруга и повязку на шее, которую он прижимал рукой, она вскочила и бросилась к нему: — Можер! Что случилось?.. У тебя опять пошла кровь?

   — Я лягу, — пробормотал нормандец. — Вот корпии...

   — Корпии? Их дал Вален? Столько много? Зачем?

Можер взглядом показал на предплечье и ноги. Задрав ему рукав и рубаху, Изабелла вскричала:

   — Матерь Божья! Всё начинается сначала! Быстрее снимай с себя одежду и ложись!