Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

Бывший новичок оценивался голосованием еще через шесть месяцев, а затем ежегодно, как и все остальные. Корчак всегда относился к результатам этих голосований с большим интересом. Его заинтриговывали необычно низкие оценки, как, например, в случае с девочкой Полой. Он знал, что дети способны обмануть взрослых, но с другими детьми это у них не получается. Пола производила впечатление воспитанной девочки, но он часто слышал, как дети предупреждали друг друга: «Не трогай! Это Полы». (Эквивалент одного из его собственных присловий: «Не тронь говно, завоняет». Когда он спросил, почему все ее сторонятся, ему сказали: «Разве вы не знаете, что Пола — тихий омут?» То есть кто-то, кто кажется честным и симпатичным, а на самом деле лжет и обманывает).

Корчак считал, что дети вроде Полы, которые оставались в низших категориях, хотели бы, чтобы коллектив их принял, но не знают, как этого добиться. «Ребенок с нравственным недостатком ощущает его как обузу, но не знает, что следует делать, — писал он. — Если его не направлять, он предпримет несколько катастрофических попыток исправить положение и, потерпев неудачу, махнет рукой». Задача заключалась в том, чтобы превратить его «клинику», как Корчак часто называл приют, в место «исцеления». Если он не станет «санаторием духа», ему угрожает опасность превратиться в «источник инфекции».

Однако, купая и снабжая чистой одеждой детей улицы, хорошо усвоивших ее законы, Корчак был далек от иллюзий, будто он смывает «черные воспоминания, дурные влияния и тяжкий опыт». Были ли пределы тому, чего он мог добиться? «Я могу утверждать нормы правдивости, чистоплотности, трудолюбия и честности, но сделать этих детей другими, чем они есть, я не способен. Береза останется березой, дуб дубом, чертополох чертополохом. Возможно, мне удастся пробудить что-то спящее в их душах, но создать нечто новое мне не дано».

Он строил свои надежды на том, что сумеет помочь детям в их борьбе с ними самими таким образом, что их гордость не будет ранена. Например, до тех пор, пока они не научатся контролировать ярость и разочарование, которые годами накапливались в них, им требовалось спускать пары, и им разрешались драки. Но с условием, что заявка подавалась заранее и что противники были равными. «Если тебе так уж нужно ударить кого-то, бей, но не очень сильно, — вразумлял их Корчак. — Выходи из себя, если иначе не можешь, но только один раз в день». Ему нравилось, с намеками на обычную иронию, повторять, что его воспитательная методика полностью заключена в этих нескольких фразах.

Он избегал психоаналитического жаргона, которым щеголяли его коллеги, поскольку, по его мнению, все эти термины сводили ребенка к набору формул. («Несомненно, я вызову снисходительную улыбку или пренебрежительную гримасу, если скажу, что двухтомный труд, посвященный стирке и прачкам, ничем не уступит в солидности труду по психоанализу».) Его отношение к Фрейду было двойственным, если не сказать отрицательным (в письме к другу он назвал Фрейда «опасным маньяком»), поскольку, как он считал, подчеркивание сексуальности «пачкает» ребенка и исчерпывает детство исключительно психосексуальными фазами. Однако он признавал (в том же самом письме), что Фрейд заслуживает «сердечнейшей благодарности» за открытие «неизмеримых глубин подсознания».

Корчак гордился тем, что он более практик, чем теоретик, — хотя, как ни парадоксально, считал, что между ними никакой разницы нет. «Благодаря теории я знаю, — писал он. — Благодаря практике я чувствую. Теория обогащает интеллект, практика углубляет чувство, тренирует волю».

Его творческие приемы обращения с детьми базировались на отточенном психологическом понимании их натуры, даваемом годами практики — опытом, которого врачи, включая Фрейда, в большинстве работавшие со взрослыми, приобрести не могли. «Я врач по образованию, педагог по воле случая, писатель по призванию и психолог по необходимости», — сказал он другу. Корчак знал, что, потребовав от двух забияк назначить время их будущей драки, он дает им время поостыть, взвесить важность их ссоры и таким образом понять, когда драка необходима, а когда лучше обойтись без нее. Если один прием не срабатывал, он выуживал что-нибудь еще из своего «педагогического арсенала».

Вторая половина дня в пятницу. Длинная очередь детей выстроилась в зале у двери кладовой, которую Корчак каждую неделю превращает в казино с единственным крупье — им самим.

— На что ставишь? — спрашивает он Ежи, восьмилетнего сорванца, первого в очереди. Идея сводится к тому, что дети делают ставку на преодоление той или иной дурной привычки и, выигрывая, получают в придачу к победе немного сластей.

— На следующей неделе подерусь только один раз, — отвечает Ежи.

— Боюсь, что я не могу принять такое пари, — откликается Корчак, не поднимая головы от гроссбуха, в котором ведет запись ставок. — Это будет нечестно по отношению к тебе.

— Почему?

— Да ты наверняка проиграешь. На этой неделе ты избил пятерых мальчиков, а на прошлой — шестерых, ну, и не сможешь перестать так сразу.

— Смогу.