Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

Даже в своей больничке Корчаку приходилось вести бой за «разумное» лечение маленьких пациентов, отменяя распоряжения врачей и сиделок, которые запрещали родителям приносить в палату игрушки из-за того, что на них могли быть микробы. У детей, которых город швырял ему в руки, «будто морские раковины», было мало причин улыбаться, и он болезненно сознавал свое бессилие сделать что-либо.

«Больничка. Я вспоминаю зиму, холод, подъезжающую пролетку, — напишет он впоследствии. — Руки бережно держат большой сверток с больным ребенком внутри. Звенит колокольчик, призывая доктора. Я спускаюсь. Одно одеяло принадлежит семье, второе соседке, а иногда и третье — еще одной соседки. Одежонка, фланелевое бельишко, платки — сверток смрадной инфекции. И, наконец, больной. Скарлатина. В инфекционных палатах больше мест нет. Бесполезные мольбы. Смилуйтесь. На полу, в коридоре — где угодно. Доктор, я дам вам рубль. Иногда ультиматум. Я положу девочку здесь. Вам придется ее взять. Иногда — проклятие».

Ему приходилось быть твердым, прятать грустную жалость к детям, которым некуда было деться и которым, он знал, не выздороветь. И тем не менее он находился под глубоким впечатлением от того, каким «исполненным достоинства, зрелым и разумным может быть ребенок перед лицом смерти». И он поместит право ребенка умереть на первое место в своей Великой Хартии Детских Прав. Как бы ни любила мать своего ребенка, она должна признать за ним право на безвременную смерть. Ребенок может, писал он, иметь собственную судьбу, а не быть только ребенком своей матери. «Натуралисты знают, что не каждое зерно даст колос, и не каждый ребенок рождается готовым для жизни, не каждое деревце вырастает в дерево».

Тем не менее Корчак, неизлечимый актер по натуре, нелегко признавал жестокую больничную реальность. Когда дочь его коллеги воскликнула: «Как, наверное, страшно просыпаться в незнакомой больнице без мамы и папы!», он ответил: «Ну, против этого у нас есть средство. Каждый ребенок спит на подушке из шоколада со взбитыми сливками. Если проснувшейся девочке взгрустнется, она отламывает кусочек и веселеет».

На самом же деле испуганная девочка, просыпаясь, видела улыбающегося доктора, старающегося ее успокоить. Всем в больнице от директора и до последнего санитара — было ясно, что детей ставили на ноги не столько лекарства, сколько магия доктора Гольдшмидта в обращении с детьми. Когда маленькая Зофья, ослабевшая от недоедания, отодвинула чашку с бульоном, он объяснил ей, как огорчило чашку такое пренебрежение к ней. Если Зофья не выпьет бульон, чашка выкатится из больницы на улицу прямо под колеса конки. Зофья обхватила чашку обеими руками и выпила бульон до последней капли.

Генрик Гольдшмидт, врач, проработал в детской больнице семь лет, но Януш Корчак, писатель и будущий педагог-новатор, не находил себе покоя. Врач помогал пылающему от жара ребенку преодолеть кризис болезни, но педагог знал, что ребенок, когда его выпишут, вновь исчезнет в темном, лишенном солнца мире, в который врачу не было доступа и который он не мог изменить. «Когда, черт побери, мы перестанем прописывать аспирин против нищеты, эксплуатации, беззакония и преступности?» — жаловался он друзьям. Но что мог он прописать своим пациентам для изменения их образа жизни?

Так повторялось разочарование, которое испытал пятилетний реформатор: как мог бы он переделать мир, чтобы дети в нем больше не были голодными и грязными? Жалобы на несправедливость ничего не меняли. В школьные годы он получил отповедь от кучера конки, которого попрекнул, когда тот хлестнул лошадей кнутом: «Если, паныч, вы такой жалостливый, так впрягитесь сами, вот лошадям и станет легче». Он принял этот совет к сердцу: «Держи язык за зубами, если не приходишь на помощь. Не критикуй, если не можешь предложить лучшего выхода из положения».

Вспоминая эпизод с кучером конки, он был вынужден признать: сколько бы его ни возмущало социальное неравенство, пока еще ему не удалось найти способ обеспечить лучшую жизнь обездоленным детям.

Глава 7 Летние лагеря

Они начинают смеяться уже не тем смехом, каким смеялись в городе.

«Моськи, Иоськи и Срули»

В один прекрасный летний день 1907 года Януш Корчак, одетый в спортивный костюм, стоял в огромном дворе Общества летних лагерей и наблюдал, как там собираются сто пятьдесят мальчиков из бедных еврейских семей, чтобы впервые отправиться в деревню. Он замечал мальчиков, которых провожали родные, и мальчиков, которые брели через двор в одиночестве, тех, что были чистыми, и тех, о ком никто не заботился. Он брал на заметку их опасения, пока они прощались на три недели, их робость, когда детей построили в пары. Он знал, что они прикидывают, каким воспитателем он окажется: строгим и придирчивым или таким, какого они сумеют обвести вокруг пальца.

Предложив свои услуги Обществу еще будучи студентом, он высоко ценил предоставлявшуюся ему возможность работать с детьми вне больничной обстановки.