А вернувшись домой, он взял незаконченный рапорт об отставке и приписал: «Досадное отсутствие выдержки и хладнокровия при исполнении служебных обязанностей… спусковые крючки пистолетов износились и стали причиной ужасного несчастного случая, виновником которого стал я, проявив непростительную халатность, так как не проверил тщательнейшим образом состояние оружия».
Он положил рапорт в конверт и отправил по назначению.
Об этом Ланглуа я потом еще немало слышал историй. Лет тридцать с лишним тому назад под липами стояла каменная скамья, и на ней всегда сидели старики, умело продлевавшие свою старость. То один из них, то другой рассказывали такие вот истории.
— Всего через год, в 46-м, мы даже не сразу узнали Ланглуа, когда он вернулся. Надо сказать, он сильно изменился.
Дело было поздней весной, в вечерних сумерках. Очень красивый вечер был, какие у нас в эту пору нередки: небо было цвета золотистой горечавки. Мы готовились к началу летних полевых работ и возились помаленьку в огородах, что возле поворота дороги на Сен-Морис. В том месте дорога выходит из ложбины над котловиной, в которой у всей деревни есть огороды, а чтобы попасть в деревню, дорога описывает вокруг этой котловины дугу, почти полный круг.
В ту пору, тем более в такой час, не было срочных работ, занимающих все внимание. Прокладывали канавки для орошения, окучивали. Так что у нас была возможность почаще поднимать голову. Особенно в такие бархатные вечера.
И вот из ложбины появился всадник, который ехал из Сен-Мориса. Конь под ним был красавец, ретивый, нервный, и всадник отлично владел всеми его курбетами и поворотами, умело позволяя выполнять только те, которые ему не мешали, но делали движения красивыми. На всаднике был редингот, застегнутый до самой шеи и туго подпоясанный, правда, без обшивки шнурками, зато цилиндр на голове был вызывающе красивый. Его размеры, форма, ткань, то, как он был надет слегка набекрень и немного на лоб, ловкость, с какой его удавалось сохранять на голове, несмотря на резкие повороты коня, — все это вместе было как пинок под зад всем тем, кто на него смотрел.
Сами понимаете, что мы не спускали с него глаз, пока он ехал по дороге вокруг огородов. Мы не привыкли, чтобы кто-то так вызывающе вел себя на нашей земле. Все подумали: «Ух ты какой!», сами не зная, какой, но точно зная, что этакий.
Нет, это был не кто-то этакий, это был Ланглуа. Его приезд отпраздновали, стали его поздравлять, но он уклонился от поздравлений и не дал даже похлопать себя по плечу, а всем так этого хотелось. А Фредерик II от радости, увидев его, хлопнул себя по ляжкам, но и ему он сказал всего два-три слова, не больше. Два-три слова, причем даже не «привет», не «здорово», а какие-то до того неожиданные слова, что мы просто не поняли, что он сказал. Резко повернувшись, он пошел на кухню к Сосиске, закрыл за собой стеклянную дверь и поднялся по лестнице наверх, в комнату, которую когда-то снимал. И Сосиска тоже смотрела на него, вытаращив глаза.
Он и впрямь сильно изменился. Не то, чтобы в нем была какая-то обида или злость какая, потому что на следующий же день опять в своем цилиндре (у нас о нем говорили: «все же для нас мог бы надеть и другую шляпу!») он нанес визит мэру, чтобы предъявить тому свидетельство о том, что он, Ланглуа, назначен главным егермейстером по охоте на волков, или, как это еще называется, главным инспектором охотничьего надзора.
И опять странности какие-то! Потому что совсем недавно приезжал инспектор охотничьего надзора (с ним еще были горный инженер из Ла-Мюра и хозяин шоколадной фабрики из Гренобля, якобы для охоты на кабанов, а все закончилось тем, что половили немного птичек, а потом организовали ужин-мальчишник), но не было никогда никакого главного инспектора, никакого старшего егермейстера. К тому же тот егермейстер жил в Мане, так что если он, этот г-н Барэм, не разыгрывал нас, то главный егермейстер должен был бы жить по крайней мере в Гренобле, разве не так? Причем в богатом квартале. А этот (Ланглуа) сказал мэру официально, что намерен жить здесь, то есть у нас.
Обычно мы не поддаемся гордыне по пустякам. И даже когда есть основания для гордости, мы их все тщательно рассматриваем прежде чем решить, что это достойно нашей гордости. Но на этот раз у всех было впечатление, что гордиться действительно есть чем. Даже после того, как Ланглуа, как и раньше, стал на пансион у Сосиски.