Корниловец

А ещё тридцатью минутами позже засвистали дудки, призывая к водочке и ужину. Разносолов не давали, ели кашу с тушёнкой. Вынув трубку изо рта, Тимановский продекламировал:

— «Стада в хлевах, свободны мы до утренней зари!»

Небо на западе побагровело, красное солнце, ясно видимое между тучами и морем, нижним краешком касалось волн. Вахтенный начальник, лейтенант Чутчев, торжественно провозгласил:

— Караул, горнисты и барабанщики наверх! Команда наверх повахтенно во фронт! Дать звонок в кают-компанию!

Начинался ежевечерний церемониал спускания флага.

— Конфуций учил, — негромко проговорил Тимановский, — что лучше умирать с голоду, но ритуал соблюдать.

— В чём-то он прав, — задумчиво сказал Марков, теребя ус.

Караул — десяток матросов с винтовками, горнисты и барабанщики выстроились на левых шканцах, офицеры на правых, команда на шкафуте повахтенно. ^[127]

Появился каперанг Сергеев, и Чутчев гаркнул:

— Сми-ирно!

Тут же, продолжая ритуал, распорядился караульный начальник:

— Слушай! На-кра-а-ул!

Матросы заученным движением вскинули винтовки, держа их перед собою, пока Сергеев не скомандовал им «к ноге». И вот вахтенный начальник отдал «главную» команду:

— На флаг!

Солнце село, и тут же, вторя движению светила, Чутчев распорядился:

— Сми-ирно! Флаг спустить!

Белый кормовой флаг с синим Андреевским крестом медленно пополз по гафелю вниз. Горнисты и барабанщики заиграли «на молитву», и Чутчев, словно стараясь доходчивей донести распоряжение, громко сказал:

— На молитву! Фуражки долой!

Барабанщик, кудрявый и смешной Фрол Курицын, с выражением прочёл «Отче наш».

— Накройсь!

Множественным движением вернулись на головы фуражки и бескозырки. Марков натянул свою безразмерную папаху-тельпек.

— Команде разойтись! Караул вниз!

Завечерело, и на мачтах зажглись огни — белые клотиковые и красно-зелёные гакабортные. ^[128]

Тимановский оглянулся — никто не видит? — и постучал трубкой по планширу, выбивая пепел в набежавшую волну.

— Капитан, — негромко обратился он к Авинову, — хочу вас «обрадовать» — вы дежурите с двух до четырёх ночи. Вы и человек десять-пятнадцать текинцев. Говорят, на «Императоре Александре III» силён «контрреволюционный элемент», поэтому им проще. А вот наши «братишки» ещё пошаливают…

— Осмелюсь спросить, ваше высокоблагородие, — осторожно проговорил Авинов, — что-то случилось?

Полковник молчал, набивая трубку табаком, и слово взял Сергей Леонидович.

— Прапорщик Камлач пропал, — криво усмехнулся он, — вместе с матросом 2-й статьи по фамилии Гришко. На корабле их нет, значит, оба в море… Может, не поделили чего или во мнениях не сошлись… А может, эту парочку кто-то третий… того… оприходовал.

— В общем, — заключил Тимановский, раскурив трубку, — бдите, Авинов.

— Так точно! — заверил обоих штабс-капитан.

Дежурство было ему не в тягость, всего-то делов — броди по палубе да поглядывай по сторонам. Громадный корабль был тёмен, он не сиял иллюминаторами, как прогулочное судно. Одетый в броню, линкор шёл вперёд, ощетиненный стволами орудий, походя на рыцаря в латах, с опущенным забралом и с мечом в руках.

Луна пробивалась сквозь тучи размытым пятном, светила, не давая теней, смутно отделяя корабль от моря. Ярко горели отличительные огни, а из труб били шаткие снопы искр, подсвечивавшие клубы дыма.

Кирилл прошёл вдоль левого борта, с кормы на нос. За ним по пятам шагали Саид, Махмуд и ещё человек шесть текинцев, малость обвыкшихся на морских просторах.

— Всё спокойно, сердар, — оскалился Батыр, — пусто и тихо везде, ни один мышь не шевелится!

— Тсс! — вскинул руку Авинов, прислушиваясь. Показалось ему или кто-то в самом деле плачет?

Не показалось — у борта стояла женская фигура, поникшая, опустившая голову. Кирилл подошёл, кашлянув, чтобы дать знать о себе, и спросил:

— Вас кто-то обидел?

Он уже хотел было перевести эту простенькую фразу на текинский — вдруг да поймёт! — когда плачущая повернулась к нему. Это была та самая девушка, которой он помог подняться на борт линкора. Теперь платок не скрывал её лица, вот только смутное сияние луны не позволяло им любоваться.

— Спасибо за участие, — проговорила девица вздрагивавшим голосом, — всё в порядке… — и зарыдала, уткнув лицо в ладони.

Не зная как ему быть — турчанка всё же, — Авинов осторожно приобнял девушку за плечи. А та словно ждала этого — моментально повернулась к нему лицом, прижалась и продолжила реветь.

— Ну, ну… — бормотал Кирилл, поглаживая девушку по спине. — Всё будет хорошо…

— Н-не бу-у-удет… — ныла та. — Вы не понимаете-е… Это из-за меня пароход торпедировали-и, это я виновата, что погибло столько люде-ей…

— Да опомнитесь! — Авинов не знал, пугаться ему или ругаться. — Что вы такое говорите? Кстати, зовут-то вас как?

— Я — Нвард Асатурова. Можете звать меня ориорд ^[129]Нвард.

— Так вы не турчанка?

— Я из армян, родилась и выросла в городе Карс. Год назад мы переехали в Ван, когда его освободила ваша армия, и там аскеры ^[130]султана похитили меня — прямо на базаре. Так я стала одалиской в гареме султана-калифа…