Корни неба

Тут было нечто, мимо чего нельзя было пройти. Он согнул колено, удерживая в равновесии мешок на плечах, пальцем поставил неука на лапки...

Он проделал это дважды - на пути туда и обратно. Шедший следом Ревель первый понял, что происходит. Он одобрительно крякнул и тут же нагнулся, чтобы помочь очередному жуку. Потом к нам присоединился пианист Ротштейн, такой хрупкий, что все его тело казалось столь же тонким, как пальцы. С этой минуты почти все "политические" стали помогать жукам, в то время как уголовники с ругательствами проходили мимо. Все двадцать минут передышки политические старались не поддаваться слабости. А ведь обычно они падали на землю и лежали как мертвые, пока не раздавался свисток. А вот теперь, казалось, обрели новые силы. Бродили, опустив головы, в поисках жуков, которым требовалась помощь. Однако это продолжалось недолго, стоило только появиться сержанту Грюберу. То был не просто зверь, нет. Он был человек образованный. Преподавал до войны в Шлезвиг-Гольштинии. И в одну секунду понял, что к чему. Почуял врага. Скандальную провокацию, проявление символа веры, утверждение собственного достоинства, недопустимое у людей, сведенных к нулю. Да, ему понадобилось не больше секунды, чтобы оценить всю непомерность вызова, кинутого строителям нового мира. Он ринулся в бой. Сначала набросился на узников, которых сопровождали охранники, не очень-то понимавшие, что происходит, но всегда готовые бить. Они принялись дубасить заключенных прикладами и пинать сапогами, но сержант Грюбер быстро сообразил, что этим бунтовщиков не проймешь. Он сделал нечто, быть может, отвратительное, но в то же время жалкое по своей беспомощности: стал бегать по траве, высматривать жуков и давить тех сапогом. Он бегал взад-вперед, вертелся, подскакивал, подняв ногу, бил каблуком о землю, словно отплясывал комический танец, едва ли трогательный в своей бессмысленности. Ведь он мог избивать заключенных и давить неуков, но то, что хотел уничтожить, было для него недостижимо, недосягаемо, бессмертно. В конце концов он это понял, понял, что возложил на себя задачу, какую не в состоянии осуществить никакая армия, никакая полиция, никакое государство. Ведь даже если убить всех людей на Земле, и тогда, может быть, от них остался бы след, - улыбка природы. Он, конечно, заставил заключенных дорого заплатить за свою победу. Приказал "вкалывать" лишних два часа, которые как раз и являли разницу между крайним напряжением человеческих сил и тем, что не под силу. Вечером они спрашивали себя, смогут ли вынести такую непомерную муку, останутся ли у них силы на завтра. Особенно слаб был Ротштейн. Он рухнул поперек нар и так лежал. Хотелось наклониться, перевернуть его на спину, как жука. Помочь улететь. Но в том не было нужды. Он каждый вечер улетал сам.

- Эй, Ротштейн! Ротштейн!

- Да...

- Ты еще живой?

- Да. Не мешайте. Я даю себе концерт.

- Что ты играешь?

- Иоганна Себастьяна Баха.

- С ума сошел! Он ведь немец!

- Вот именно. Потому и играю. Чтобы восстановить равновесие. Нельзя, чтобы Германия всегда лежала на спине. Надо помочь ей перевернуться.

- Все мы лежим на спине, - пробурчал Ревель. - С самого рождения.

- Помолчи. А то я не слышу, что играю.

- Много народа сегодня?

- Хватает.

- И красивые женщины?

- Сегодня нет. Сегодня я играю для сержанта Грюбера.

В своем углу застонал силезец Отто. Ему снился сон. Они знали, что сон всегда один и тот же: Отто убил вдову, которую хотел ограбить, и каждую ночь видел во сне, что она показывает ему язык. Отто подскочил и проснулся.

- Immer die alte Schickse!8 - прорычал он.

- Странно, что она всегда показывает тебе язык, - проговорил Эмиль.

- Чего тут странного? Я ведь ее задушил.

- А, понятно, - сказал Эмиль. - В тот день, когда увидишь задницу, значит, она тебя простила.

Через вентиляционную щель была видна сторожевая вышка с нацеленным вниз пулеметом.

- Эй, ребята, что будем делать завтра, если жуки снова посыпятся?

- Надо надеяться, что больше они падать не будут, - сказал отец Жюльен.

- Ну нет! - отозвался Ревель. - Я-то надеюсь, что будут. Тогда, по крайней мере, можно излить душу. Это приятно.

- Ну знаешь! - возразил Эмиль. - Погляди на Ротштейна.

- Слушай, кюре!

- Что?

- Твой боженька, на что он смотрит?

- К чертовой матери, - сказал отец Жюльен. - Оставь Бога в покое. Что ему тут делать?

- Ничего, как обычно.

- Может, он тоже упал на спину... шевелит лапками и не в силах подняться.

- К чертовой матери! - выругался в сердцах капеллан.

- Ну и выражение для духовного лица!

- Какие тут духовные лица...

- Эмиль!

- Да?

- Ты коммунист?

- Да.

- Тогда чего же ты надрываешься из-за каких-то жуков? Разве это по-марксистски?

- Имеешь право иногда поступать как хочется.

- Эмиль!

- Что?

- Ты коммунист?

- Ну да. Отстань.

- Ты что, думаешь, в Советской России, в концлагере тебе позволили бы терять время, переворачивать майских жуков?

- Конечно, нет.

- Так что же?

- В России нет концлагерей.

- Ну да, конечно.

- Бедолаги мы...

- Лично я никак не пойму, почему они всегда падают на спину.

- Такая у них природа. А мы-то почему здесь?

- Вот это еще надо прояснить.