Корни неба

Вот как описывал потом эту сцену один из гостей, доктор Гамбье, не пытаясь скрыть своего тогдашнего удовольствия: "Морель стоял чуть впереди остальных, с окурком, прилипшим к нижней губе, и внимательно всех нас поочередно разглядывал. В руке он держал набитый портфель, он единственный не был вооружен. Рядом с ним стояли два молодых негра, которые мне показались особенно опасными, потому что не убирали пальцев со спусковых крючков; третий встал у нас за спиной, на нем была фетровая шляпа с разорванной тульей, и он горстями запихивал в рот пти-фуры. С ними был еще этот сумасшедший старик Пер Квист, - большинство из нас его знало, а я даже принимал у себя, - стяжавший плачевную славу американский дезертир. Он продался коммунистам в Корее, был выгнан из армии в своей стране, не смог устроиться в Чаде и, как видно, оставшись без средств, сперва поступил инструктором на службу к египтянам, как и некоторые наши дезертиры из Иностранного Легиона, сбежавшие вплавь с кораблей в Суэцком канале, - так у нас, по крайней мере, говорили. Он смеялся и явно не воспринимал происходящее всерьез; лицо у него было довольно приятное, из-под распахнутой кожаной куртки, надетой на голое тело, виднелась рыжая шерсть на груди; в громадных ручищах он сжимал винтовку. Но главным был Морель. Совсем не похож на свои фотографии в газетах, но ошибиться в том, что это именно он, было невозможно, и я услышал, как чьи-то прелестные губки рядом прошептали, словно издавая предсмертный вздох, но не без сладострастия: "Это Морель..." Он обвел взглядом кресла, обтянутые звериными шкурами, стены, украшенные слоновьими бивнями, и проблеск веселья у него в глазах сразу погас. Он вдруг разъярился и даже стал агрессивен, стиснул зубы, выплюнул окурок и растер его сапогом. Морель тут, больше чем в тысяче километрах от гор Уле, где, по слухам, прятался. Никто из нас не шевелился, мы помнили, что произошло с Хаасом, Орнандо и кое с кем еще. Я был встревожен не меньше прочих, что не мешало мне присматриваться к Морелю с крайним любопытством. Вот уже несколько месяцев как разговоры шли только о нем, и тем не менее в его существование нелегко было поверить, - оно слишком обросло легендами; многие из нас были убеждены, что власти все выдумали - и Мореля со всеми потрохами, и его слонов, - чтобы отвлечь внимание от Вайтари, хотя то, что он затевал, не имело никакого значения, ему приписывали ответственность за недавние беспорядки в племенах уле. Я говорю "многие из нас", хотя сам-то никогда не был в их числе. Я верю в то, что Африка полна чудес, здесь все может быть и всегда будет возможно; ее авантюристы еще не сказали своего последнего слова, а эти искатели приключений не всегда рыщут вокруг африканского золота, алмазов и урана. Я верил, что Африка способна на нечто большее, - и она доказывала это у меня на глазах. Не забудьте, что после всей той шумихи, которую желтая пресса подняла вокруг Мореля, он для очень и очень многих действительно стал народным героем. Ему верили. Верили и в него, и в его слонов. Шаллю, конечно, первый овладел собой, - и не удивительно, такого человека, как говорили, нелегко смутить... "Что все это значит?" - прорычал он. Морель посмотрел на него довольно дружелюбно. "Против вас мы ничего не имеем, сказал он. - Но нам надо сказать пару слов мадам Шаллю. Комитет охраны природы помнит, что она поставила женский рекорд охоты на слонов. Насколько я знаю, на ее счету сотня убитых животных..." В голосе его звучал сдержанный гнев. Потом он не спеша расстегнул портфель, вынул лист бумаги и зачитал немыслимый документ, нечто вроде манифеста, который вам известен и который мы назавтра увидели напечатанным в газете... Должен сказать, впечатление было ошеломляющее. Когда он дошел до абзаца, гласившего: "Мадам Шаллю, "чемпионка" охоты на крупного зверя, наказана публичной поркой", послышались ахи и охи и все взгляды обратились на жертву. Мадам Шаллю побледнела. Вы ее знаете, - маленькая, энергичная, хорошенькая в свои сорок лет, несмотря на некоторое мужеподобие в голосе и жестах, - она явно была последним человеком, которого осмелились бы подвергнуть подобному обращению. Мадам Шаллю повернулась к мужу. "Ты не позволишь им этого сделать!" - закричала она. Насколько я знаю, она впервые обратилась к нему за помощью и защитой...

Шаллю шагнул вперед. Человек сильный и грубоватый; несмотря на белый смокинг, в нем чувствовался бывший горняк с Севера, бывший золотоискатель, он любил с гордостью повторять: "Я добился всего сам". Он набычился и даже голос у него стал низким, словно исходил из самых глубин его оскорбленного нутра.