Корделия

Около одиннадцати Корделия оделась и пошла по дороге в город. Было жарко, даже душно; ночной дождь промыл водосточные трубы и прибил пыль. Пройдя с полмили, она увидела старика с плетеной корзиной, полной искусственных цветов. У него была катаракта на одном глазу, и он вечно сидел при дороге. Она спросила, знает ли он, где Моссайд. Он утвердительно кивнул. Тогда она пообещала ему шиллинг, если он доставит письмо, и еще один — если она убедится, что оно дошло по назначению. Старик охотно согласился, и она, немного успокоенная, вернулась в Гроув-Холл.

В самый разгар вечернего чаепития, к которому были приглашены гости, доктора Берча вызвали к больному. Корделия огорчилась: ей нравилась его живая, четкая, немного категоричная манера разговаривать.

За ужином мистер Фергюсон сообщил, что Холлоуз поклялся, будто собственноручно запер окно в библиотеке. В полиции ему пообещали организовать наблюдение за домом.

Корделия ненадолго вышла в сад. Перед этим она привязала к раме своего окна носовой платок — на случай, если Стивен не получил ее послание.

Сгустились сумерки. В доме зажгли газовые лампы. Корделия сидела с книгой и украдкой поглядывала на спящую в кресле тетю Тиш. Жаль, что она так не умеет.

В четверть одиннадцатого из своего кабинета показался мистер Фергюсон — это послужило всем сигналом расходиться и гасить свет. К половине одиннадцатого дом погрузился во тьму.

Корделия перестала тревожиться. Они чуть не попались, но спаслись благодаря случаю и предприимчивости Стивена. Помехи никуда не делись, но, по крайней мере, можно не бояться немедленного разоблачения. Она отвязала платок и начала раздеваться. Из-за ужасной паники они не договорились о новой встрече. Но это не так уж важно. Главное, опасность миновала. "Господи, если мне суждено порвать с моей теперешней жизнью, сделай так, чтобы это произошло честно и открыто, а не тайком; чтобы мне не изведать позора быть застигнутой на месте преступления!"

Корделия сложила одежду и опустилась на колени, не зная, о чем еще молить Бога. В гардеробной послышались шаги.

Она вскочила, обернулась и отступила назад, к изголовью кровати, не спуская глаз с медленно открывающейся двери.

Это был Стивен.

Без шляпы, в старом твидовом сюртуке, серых панталонах и мягких башмаках на каучуковой подошве. Он щурился от света. Они воззрились друг на друга.

— Стивен! Разве ты не получил мое письмо?

— Получил, — хмуро ответил он. — Что произошло?

— Они решили, что это воры, и обратились в полицию. Дом охраняется.

— Полиция? Это меня не волнует. Тебя не заподозрили?

— Нет. Как ты сюда попал?

— Как вчера — через окно. Практика — великое дело. Корделия схватила свой капот и запуталась в нем.

— Когда я услышала шаги, то чуть не умерла от страха.

— Ты меня боишься?

— Нет. Но вдруг кто-нибудь заметил?..

— Не может быть. На улице черно, как в угольном погребе.

— Я же просила тебя не приходить.

— Знаю. — Он пристально смотрел на нее; в глазах читалась мрачная решимость. — Делия, ты можешь говорить что угодно — все это без толку. Завтра вернется Брук. Я должен был увидеться с тобою сегодня.

— Ты сошел с ума!

— Нас здесь могут услышать?

— Нет — если будем разговаривать тихо.

— Твоя дверь заперта?

— Нет.

Он пересек комнату и осторожно повернул ключ в замке. Корделия стояла возле кровати в белом капоте и белой ночной рубашке, заложив руки за спину и следя за ним лихорадочно блестевшими глазами.

Какой-нибудь пустяк способен в корне изменить тональность свидания. Казалось, поворот ключа начисто вымел из их памяти все, сказанное до сих пор, а также события прошлой ночи, мысли о полиции, страх разоблачения — все на свете. Они были одни в запертой комнате, надежно укрытые от посторонних глаз, наедине со своей великой тайной. Стивен обернулся и вперил жгучий взгляд в Корделию. Она не отвела глаз.

Он приблизился. Она была так молода и беззащитна. Он не сомневался в своей любви. Она положила руки ему на плечи, отчасти для того, чтобы удержать его на расстоянии, и, как могла, сопротивлялась его объятиям, но в самом этом сопротивлении сквозила любовь.

— Не волнуйся, любимая, прошу тебя. Тебе нечего бояться. Ведь мы любим друг друга, правда? Это единственное, что имеет значение. Нельзя всю жизнь прожить несчастной и одинокой. Какой смысл бороться с собой?

Он продолжал говорить, а она вслушивалась — не в слова, а в интонацию. На нее нахлынула теплая волна и смыла остатки сопротивления. Корделия стояла на краю пропасти, не чувствуя времени, и наконец настал момент, когда вся прошедшая жизнь перестала существовать, и она позволила себе сойти с ума и ринуться в бездну.

Глава XVI

Брук был в приподнятом настроении. Он получил письмо из Атенеума, с приглашением в следующем месяце выступить у них с чтением своих стихов. Он годами мечтал о подобной чести, и она свалилась на него как раз вовремя: когда его самоуважение достигло низшей точки.