Корабль мертвых

Каждая решетка весит около пятидесяти килограммов. Они лежат на тонких металлических ребрах, которые когда-то были новенькими и хорошо держали любую решетку. Но это было давно, еще до вавилонского смешения языков, достигшего пика на «Йорике». Ничего удивительного, что ребра истончились, обгорели, проржавели. Решетки лежат на них самым краешком. Когда выгребаешь шлак, когда сбиваешь его, решетка легко соскальзывает в зольник. Она раскалена, ее приходится тащить клещами, которые сами весят около двадцати килограммов. А ведь требуется очень точно установить край решетки на металлическом ребре, и поскольку за прошедшие тысячи лет они стали втрое тоньше, это ужасная работа. Закрепишь одну, но тут же падает в зольник другая. Пока вытягиваешь другую, цепляешь соседнюю, и она тоже падает в зольник. А если один конец соскользнул, то соскользнул и другой, без этого не бывает. Бесконечная, вытягивающая нервы процедура требует неимоверного терпения и сочетания самых разных счастливых случайностей. И это все касается одной только решетки. А она ведь, падая, задевает соседнюю, и та тоже падает. И ты обливаешься потом в ужасном танце. Ведь кроме того, что тебе надо вытащить и установить решетку на место, ты должен еще и следить за котлами. Решетки тяжелы, даже когда их просто подымаешь, а они ведь еще раскалены. А заодно ты должен подбрасывать уголь в топки, и угольщик должен подтаскивать все новые и новые порции топлива.

Когда наконец мы поставили решетки на места, мы просто замерли на какое-то время, потому что потеряли все силы. В нас погасли последние искры жизни. Полчаса мы были действительно как мертвецы. Кровь текла еще по жилам, но мы этого не чувствовали, грудь, спина, руки, плечи – все было обожжено, исцарапано. У нас не было сил даже дышать. Но надо было поднимать упавшие пары. Надо было снова подтаскивать уголь к топкам, а ближайшие бункеры были уже пустыми. Все удобные места на «Йорике» заняты товаром. Так бывает на любом корабле, потому что они выходят в плаванье ради товаров. За одну только вахту я тысяча четыреста пятьдесят раз переносил полную лопату угля. Да, это все делал грязный угольщик, почти не человек, самый презренный член экипажа, не имеющий ни простыни, ни подушки, ни даже матраса, у которого не было своей ложки и вилки, и который не имел возможности вовремя умыться, воспользоваться мылом и чистой водой. Случись такое, компания стала бы неконкурентоспособной, а это подорвало бы силу государства.

В четыре часа сменился мой кочегар. Я нет. Я работал. А без двадцати пять я попытался разбудить Станислава, чтобы вынести золу и шлак. Он спал. Он был без сознания. Он слишком долго пробыл на «Йорике», чтобы откликаться на первое требование. Когда пассажир первого класса спрашивает, как могут в таких условиях работать люди, ему обычно отвечают: «Дело привычки». Эти слова все объясняют. Но как человек не может привыкнуть к голоду, к болезням, издевательствам, так он не может привыкнуть к ужасу преисподней. Хотя слова «дело привычки» все объясняют. Получается, что так оно и есть. Станислав, здоровый, крепкий парень, просто отключался, он не хотел, он не имел сил чувствовать одно и то же. Ни человек, ни животное не могут привыкнуть к непреходящим страданиям. Страдания могут притупляться, да, но это вовсе не привычка, это не дело привычки. Это все та же тщательно спрятанная бессмысленная вера: а вдруг что-то случится? Именно надежду можно считать главным инструментом любого поработителя. Он играет на ней и всегда выигрывает.

– Я же только что лег, – сказал Станислав, открывая глаза. – Разве уже пять?

Он был грязный, черный, потому что не умылся перед сном, а сразу упал на койку.

– Я должен тебе сказать, Станислав, – признался я, растирая по лицу такую же грязь, – я, кажется, не выдержу. Сейчас я вдруг понял, что не выдержу. В одиннадцать часов я, наверное, уже не смогу таскать золу. Я прыгну за борт.

После этих слов Станислав сел в койке.

– Не стоит прыгать за борт, – выругался он. – Если ты прыгнешь, «Йорике» конец, я не смогу тянуть твою и свою вахту. И не хочу прыгать вслед за тобой. Нет, никогда! Лучше уж броситься в топку.

И он не врал.

Он действительно так думал.

32

В шесть часов моя смена закончилась. Я даже не смог оставить запас угля для Станислава. Я просто не мог держать в руках лопату. Мне теперь не нужны были подушка или матрас. Я упал в койку каким был – грязный, потный, в рубашке и в обуви, пропитанных маслом и угольной пылью. И когда на ближайшей стоянке я вновь появился на палубе, я ничем не отличался от других матросов. Такой же грязный оборванный каторжник. В своей одежде я теперь не мог сойти на землю, потому что меня тут же поймали бы и доставили обратно. Я стал неотъемлемой частью «Йорики».

Я упал на койку, но тут же кто-то заорал:

– Вставай, надо завтракать, парень!