Корабль идет дальше

Утром, нещадно паря в морозном воздухе, два прокопченных буксирчика подтащили к борту «Эльтона» такой же старый, но живой и теплый пароход «Спартак». На мостике, к своей радости, я узнал Ивана Васильевича Трескина, того самого дядю Ваню, который плавал старпомом на «Товарище». Это было мое спасение. Как только судно ошвартовали, я побежал на «Спартак». Узнав, что Трескин действительно капитан этого парохода, я постучал к нему в каюту. Первое, что я его спросил после взаимных приветствий, надолго ли он сюда пришел, и, когда услышал, что дней на десять-двенадцать, рассказал ему о своем безвыходном положении.

— Понимаешь, нет у меня свободных мест. Ко всем жены приезжают, и ко мне тоже. Да ты не огорчайся. Что-нибудь придумаем. Знаешь, вы можете расположиться в штурманской рубке. Там тепло, светло, стол большой. На диванчике мальчишка может спать. Одеял, матрасов у меня навалом. Бери сколько надо. Ну, порядок?

Я с радостью принял предложение. Вечером я занялся устройством. Притащил в рубку несколько матрасов, подушек, одеял. Сделал из стола что-то наподобие тахты, на диванчике укрепил сетку, чтобы мальчик не упал во время сна, помыл палубу. Все было готово, можно принимать гостью. Я успокоился. Конечно, это была не каюта люкс, и даже не каюта третьего помощника капитана на приличном судне, но жить в рубке все-таки было можно.

Девятнадцатого утром я отправился на вокзал. Когда я увидел жену и сына, все мои опасения и тревоги улетучились. Я так обрадовался, что они приехали. По дороге в порт я спокойно объяснил Лидочке, что у нас случилась авария с котлом и сейчас судно стоит без паров, но пусть она не беспокоится, нам любезно предложил каюту мой приятель капитан, ну, помнишь, тот самый дядя Ваня, что плавал старпомом на «Товарище»…

— Тот самый, который отпускал тебя так часто на берег в Одессе? — лукаво спросила Лидочка, и мы оба засмеялись. Ведь это было прошлое, а теперь я на правильном пути, плаваю штурманом на хорошем пароходе.

По мере нашего приближения к «Эльтону» настроение мое начало портиться. И не напрасно. Когда мы поднялись по обледенелому трапу на борт и Лидочка увидела грязные, все в ржавых подтеках надстройки, захламленную обломками досок, старыми котельными связями палубу, тонкую обшарпанную трубу, в глазах у нее что-то изменилось.

— Это твой пароход? Надежный, маленький, чистенький?

— Да, мой, — как можно развязнее ответил я. — Что особенного? Ремонт. Все суда так выглядят, когда стоят в ремонте. И нечего тебе расстраиваться. Глупая фанаберия! Всем женам лайнеры подавай. А кто же на этих будет плавать?

— Я не расстраиваюсь, и это не фанаберия, — печально сказала Лидочка. — Мне не нужны лайнеры. Мне тебя жалко и боязно за тебя…

Я уже проклинал себя за то, что сказал ей про эту фанаберию. Она никогда не хотела, чтобы я плавал на лайнерах, она требовала только надежного парохода.

— …Ведь он же старый как мир, твой пароход, и может развалиться в хороший шторм, — продолжала Лидочка. — Я не могу быть спокойной, пока ты плаваешь на таком… По-моему, сюда только в наказание посылают.

— Ничего подобного. Спроси у капитана, я тебя с ним познакомлю, вот отремонтируем, и будет не хуже других. Пойдем на «Спартак» в нашу каюту.

Как только мы пришли в рубку, сынишка начал теребить меня. Требовал, чтобы я показал ему руль. Пришлось выполнить его желание, благо штурвал находился рядом с нашей «каютой». Потом я дал ему мегафон, и он с восторгом принялся гудеть и командовать. Мое присутствие больше не было нужным. Молодой «капитан» стоял на мостике. Лидочка распаковала чемоданы, и рубка вдруг приняла жилой и уютный вид.

— Знаешь, здесь очень мило, — сказала жена, присаживаясь на диванчик. — Я не жалею, что приехала. Посмотрю, как ты живешь, и тебе будет веселее. Правда?

Я был так ей благодарен за эти слова.

Спустя несколько дней «дед» заболел воспалением легких, за ним свалился второй помощник. Их отправили в Ленинград. Один за другим под разными предлогами начали уходить матросы и кочегары. Капитан никого не задерживал. Приказом по судну Михаил Иванович перевел меня во вторые помощники.

Приехал новый старший механик. Это был человек лет тридцати пяти, высокий, с большой лысой головой, пухлыми губами, широким носом и светлыми голубыми глазами. По его выговору мы поняли, что это архангелец. Звали его Александром Алексеевичем Терентьевым.

Он долго бродил по замерзшему судну, облазил всю машину, кочегарку, жилые помещения, и когда мы собрались на камбузе, — теперь днем он был нашим постоянным местом пребывания, — посиневшими от холода губами сказал капитану:

— Хороший пароходик. Вот дадим ремонт и еще как плавать-то будем.

Михаил Иванович улыбнулся. Кажется, это была его первая улыбка за недели нашего совместного плавания.

— Вот и я говорю, что пароход хороший. Руки надо приложить.

— Приложим руки, — спокойно сказал Терентьев, и я сразу поверил ему. Пароход будет плавать.