Корабль идет дальше

Вечером я отправился на берег. Шведы готовились к рождеству. Принаряженный город сверкал разноцветными огнями витрин, реклам, протянутыми через улицы гирляндами электрических лампочек. На пути то и дело попадались седобородые Санта-Клаусы, раздававшие приглашения посетить кафе и рестораны.

У окон больших универсальных магазинов толпилась восторженная детвора. Да и было чему восторгаться. Я сам долго простоял у одной такой витрины. За стеклом механические гномики и Белоснежка разыгрывали смешную пантомиму. Здорово это было сделано! Улицы наполняли веселые, улыбающиеся, нагруженные покупками люди. Чувствовалось приближение праздника. Я вспомнил предновогодний Ленинград, сверкающий Невский, такие же веселые толпы людей, выливающиеся из «Пассажа», Гостиного двора, ДЛТ…

Стокгольм предвкушал обильные рождественские столы, традиционных жареных гусей, уютные зажженные елочки… А в это время на «Эльтоне» при сиротском свете мутных лампочек вконец измученная машинная команда, начавшая работу сразу же, как пароход подал швартовы, и не сходившая на берег, ремонтировала питательный насос, глушила потекшие дымогарные трубки в котле, заменяла эжектор… Механики, машинисты, кочегары не спали всю ночь. Они ругали «Эльтон», начальника пароходства, короткую стоянку, ко работали. Отход был назначен на завтра. Мощные элеваторные трубы уже заканчивали высасывание зерна из трюмов. Все понимали, что из-за ремонта в порту стоять нельзя. К чертям собачьим полетит весь план, если таковой все же удастся выполнить. «Дед» совсем осунулся и походил на исхудавшего моржа. Усы его повисли, он смотрел на мир воспаленными от усталости и бессонницы глазами, в глубине которых затаился страх: стармех боялся новых подвохов, которые ему все время преподносил «Эльтон». Начнут ремонтировать одно, сейчас же выявляются новые дефекты.

— Прямо и не знаю, что делать. Руки опускаются. Конца края нет работе, будь она неладна, — жаловался вчера «дед» за ужином. — Лучше за борт выброситься, чем на таком пароходе плавать.

На следующий день в двенадцать часов «Эльтон» все же ушел из Стокгольма. Подлатали. Балтика встретила ласково. Тихим, сереньким, безветренным морем. Но на вахте старпома «Эльтон» выкинул фортель. Отказал руль. Меня вызвали на мостик, потому что старпом и «дед» метались по палубе в поисках повреждения. Капитан стоял в крыле и мрачно курил. Я боялся что-нибудь у него спрашивать, но Михаил Иванович сам сказал:

— Следовало ожидать. Хорошо, что случилось в пустынном месте, судов поблизости нет, а то могла быть неприятность… «Дед» здесь ни при чем. Валится все.

На мостик прибежали красный от гнева Шадцкий и совершенно разнервничавшийся «дед». Оба они жестикулировали и кричали.

— У меня на палубе все в порядке. Неисправность только в рулевой машинке! — орал старпом. — Я все проверил!

— Я тоже все проверил! Смотри у себя в валиковой передаче! Я за свои слова отвечаю, не мальчишка какой-нибудь, — задыхаясь, шипел «дед».

Капитан послушал с минуту эти препирательства и спокойно сказал:

— Вы, товарищи, не спорьте. Георгий Степанович, поставьте двух матросов на ручной привод, пойдем потихоньку, пока погода тихая. А тем временем вы найдете и устраните повреждение. Вот так.

С час шли на ручном. Нашли неисправность в рулевой машинке. «Дед» был посрамлен, ругался, сам занялся исправлением. Исправил и заявил:

— Я ни за что не отвечаю. Все держится на соплях. Каждую минуту может повториться.

Михаил Иванович сощурил глаза и негромко проговорил:

— Будем проходить Зунд, сами станете наблюдать за рулевой машинкой и отойдете от нее, когда пролив останется позади. Там руль должен работать.

Стармех пробурчал себе под нос: «Я тоже не бог…» — и удалился.

Пролив прошли благополучно. Пока двигались по узкому фарватеру Дрогден-канала, «дед» бессменно дежурил у рулевки, В Северном море опять начались неполадки. То грелся мотылевой подшипник, то вода сочилась через дейдвуд, то совсем не горел уголь…

Теперь мы со страхом ожидали появления «деда» в кают-компании. Он приходил, забивался в свой любимый угол на диване, маленький, жалкий, измученный, и высыпал свои неприятности. «Дед» был вестником зла, тревог и беспокойства. Я заметил, что, когда открывалась дверь и капитан видел входящего стармеха, он крепко сжимал мельхиоровое кольцо от салфетки и держал его так, пока механик не кончал докладывать о том, что еще случилось… Пожалуй, это было единственным проявлением его чувств. Во всем остальном капитан сохранял олимпийское спокойствие. Он молча выслушивал «деда», потом, как всегда негромким глуховатым голосом, отдавал приказание: надо делать то-то…