Копенгага

Для меня, и для меня только, этот закуток таллинского пригорода со своей соскальзывающей ситуацией, с криком, мусором, ковырянием в носу, свалкой и прочим хламом — все это давно превратилось в некую метафору к той исторической миниатюре, которая была неумело разыграна в начале девяностых. Разыграна и тут же увековечена Голливудом в смешной и еще более нелепой киноленте (названия не помню, что-то про «поющие свечи»). Но это в моей голове сложилось в одно намного позже, намного позже, уже после того, как я позорно бежал из Эстонии…

Пока мы там жили, в моей голове вместо слов и мыслей был шум проезжающих грузовиков, крик соседа, лай Акбара, сопение кота Васьки; меня беспокоило тарахтение игрушечных автоматов, будоражил стук пяток соседской девочки сверху, пугало буханье составов. Меня наполняли простые вещи: кудахтанье кур, хруст капустного листа на зубах кролика, шуршание камыша, поблескивание солнца в болотной воде. Пыль на дороге. Хлопок мышеловки. Пепел из трубы фабрики. Крик ворон, чаек, сладковатый запах свалки, масла, гари. Труба за лесом, болота, сырость погреба. Слова, написанные на стенах гаражей; отдельно произнесенные слова плыли, плыли, как пузыри, а потом, не зная к чему пристать, лопались, и образовывалась пустота, из которой я вышел и от которой все больше и больше удалялся.

А еще был гул в печи. Точно такой же, как в этой топке. Теперь у меня есть четыре тонны угля и бойлер. И живу я в замке. Для всех я исчез, пропал, растворился. Меня наверняка давно записали в покойники. А я жив, и живу я в датской хиппанской деревушке. В замке.

Если я когда-нибудь вернусь, и меня спросят, где я был, скажу, что жил в Дании. Если меня спросят, что я там делал, отвечу: отапливал замок. И ничего объяснять не стану. Не обязательно докладывать, что замок в сущности руины и что жил я в основном в подвале, возле бойлера.

* * *

Бойлерную выбрал сам. В замке шестнадцать комнат. Шестнадцать комнат! И ни в одной спать невозможно. Бойлерная. Единственное место в целом замке, где как-то можно согреться. Я отсюда совсем не вылезаю. Только с золой. Так много комнат, и ни в одной невозможно жить. Сквозит повсюду, сыро везде, холодно и неуютно. Сколько угля ни жги, ничего не меняется. Можно спалить весь замок, все равно не согреться. Плесень въелась под кожу. Испытал печи в каждой комнате. Все они чадят и ни черта не греют. Некоторое время спал в очень маленькой, похожей на чулан комнатушке с театральной драпировкой.

Хиппаны сняли сказку «О потерянном свете». Зачем она была им нужна? Мальчик бегает и ищет свет, чтобы вернуть его в мир, который все больше и больше погружается во тьму. Вот они чем дышат. Вот чем живут.

В этом чулане остались некоторые атрибуты ведьмы. Метла стояла в углу, над ней на гвозде шляпа, в шкафу нашел мантию, на столе был стеклянный шар со светодиодами внутри. Меня это все рассмешило, и я решил попробовать жить в этой комнатке. Тем более там была электрическая батарея, которыми в Хускего запрещается пользоваться ввиду экономии (у датчан даже в хиппи-коммуне полно всяких запретов, правил и исключений). Пока нет никого, можно ею пользоваться, — никто не заметит. Я включал ее по ночам, ставил к самой спине, вернее, сам к ней придвигался, с опаской… До первого дождя. Там так капало, что измотало все нервы. Я боялся, что меня током шарахнет. Батарея была старая, с хрусткой пружиной накаливания, к тому же была она прикована цепью к стене! Ушел я оттуда. От этой сырости. Весь второй этаж такой. Всюду течет. И вид из окна был печальный — на поляну с засохшими деревьями. Старик почему-то не разрешал их спилить.

— Надо убедиться, что деревья умерли и не продолжают жить, — так он говорил, когда к нему приходили с просьбой о дровах, о валежнике…

Говорил он редко, и только у себя на семинарах или на своих собраниях. Это случалось не так часто, но коли рот откроет, тут уж, будь здоров, такое услышишь, чего ни в одном театре никогда не услышать. Про комнаты он тоже тогда так красиво завернул… Хотя, может, он и прав; может, он и мог бы разместить сорок пять человек в замке… если надо, мог бы и сто. Я в этом уверен. Он и без воды мог обходиться в Индии. Кружка воды на все, рассказывал он мне.

— Кружка воды, чтобы помыться и напиться. Кружка воды в сутки! — восклицал он, делая страшные глаза, изливая укор.

Тем самым он хотел сказать, что нам-де грех жаловаться; я, мол, тут у него, как сыр в масле… Ну-ну… Сорок пять человек в шестнадцати комнатах. Если надо, он бы тут военный лазарет устроил! Шестнадцать комнат! Только ни в одной из них я почему-то спать не мог, не говоря о постоянном местонахождении.