Контрреволюция

Нам нужно не новое аграрное законодательство, а активная аграрная политика, заключающаяся в немедленной передаче земли новым владельцам.

Крестьянин должен получать на руки документ на толстой веленевой бумаге, с тиснеными печатями, одним своим видом внушающий доверие.

Вот когда мы разверстаем хоть по одному имению на уезд, то сможем, ссылаясь на примеры, развить настоящую пропаганду, которая привлечет к нам надежных сторонников.

А новые владельцы – крестьяне будут горой стоять за свои участки земли и за тех, кто помог им утвердиться в правах на них…

Так высказывал я свои убеждения того времени и планы аграрной политики, которая, по моему мнению, только и могла привести нас к победе.

Говоря, я разгорячился. Я чувствовал и даже видел, что моя речь сочувствия почти ни в ком не вызывает: Деникин на заседании в этот день не присутствовал, председательствовавший, Лукомский, чуть заметно скептически улыбался, поглядывая на Билимовича; Федоров и Астров хмурились, я шелслишком далеко, по их мнению, рекомендовал какую-то эсеровскую политику; Савич равнодушно чертил что-то на бумаге; Билимович демонстративно пожимал плечами и с возмущенным видом перешептывался с соседями. Один Романовский по своей привычке сидел, опустив взгляд книзу, но по временам поднимал глаза и, казалось мне, сочувственно смотрел на меня.

Прений после моего выступления не было никаких. Несколько слов сказал не то Астров, не то Федоров, не помню, о том, что вопрос, конечно, чрезвычайно важный, что он требует основательной разработки, но конкретных контрпредложений никто не внес. Билимович считал, очевидно, мои планы таким вздором, что даже не счел нужным возражать на них.

По окончании заседания ко мне подошел Романовский. «Ты горячо говорил на давно волнующую тебя тему, – сказал он, дружески улыбаясь. – К сожалению, главнокомандующий сегодня не мог приехать… Впрочем, я доложу ему о твоем выступлении, и я думаю, что Антон Иванович пожелает лично побеседовать с тобою».

Действительно, на следующий день Деникин вызвал меня в Таганрог, где находилась его ставка.

На докладе Деникину я воспроизвел почти полностью всю свою речь, сказанную накануне в Особом совещании. Я старался убедить его, что мы стоим на ложном пути, что все эти нормы, которые мы так старательно обсуждаем и вчера еще сокращали, думая этим порадовать крестьян, производят как раз обратное действие. Мы несем с собою в деревню не умиротворение, а разжигаем вражду. Крестьяне видят в этих нормах распределения урожая стремление закрепить за помещиками право на землю, а они хотят отнять ее и отнимут.

«И вам, Антон Иванович, надо помочь им в этом деле… Вы должны стать мужицким генералом, и тогда они пойдут за вами», – закончил я свой доклад.

Деникин задумался и с минуту сидел молча.

«Может быть, вы и правы, – тяжело вздохнув, сказал он. – Надо немедленно раздавать землю крестьянам, но скажите – кто мне выполнит эту трудную операцию? Правые не пойдут на это, а кадеты…» – и Антон Иванович безнадежно махнул рукой.

У меня в мозгу мелькнула мысль – сказать: «Дайте мне, я выполню…» Но я ничего не сказал. Почему? Может быть, потому, что где-то в глубине души у меня таилось сознание невыполнимости этой операции в условиях того времени в Добрармии. Уж если сам главнокомандующий Деникин, еще пользовавшийся в то время полным уважением всех общественных кругов белых, сомневался в возможности ее выполнить, то где же было мне браться за это дело, не имея полной уверенности в безусловной поддержке свыше, ведь Деникин говорил: «Может быть, вы правы», полной уверенности в моей правоте у него не было. Между тем даже моя небольшая роль в Таврическом дворце во время Февральской революции порождала враждебное отношение ко мне в Ростове, мешавшее мне спокойно работать, несмотря на то, что я вел дело в согласии с окружающими, а тут мне пришлось бы взяться за реформу, вызывавшую горячий протест целого общественного слоя.

О моей беседе с Деникиным по аграрному вопросу вспоминает К. Н. Соколов в своих записках, а сам Деникин почему-то ни слова не пишет, хотя часто упоминает о разговорах значительно менее серьезных в своих воспоминаниях о Гражданской войне на Юге России. Я напомнил ему о ней уже в тридцатых годах. В переписке мы с ним не состояли, а написал я ему по поводу его статьи в «Последних Новостях» (в эмигрантской газете Милюкова, издававшейся в Париже) о только что умершем в то время Гучкове. Деникин обрисовывал Гучкова чуть ли не как одного из виновников революции, а главным образом обрушивался на него за падение дисциплины в Русской армии в бытность его военным министром после революции.