Контрольный выстрел

Прогресс не должен был останавливаться. Как напоминание об этом отец делал себе тщательный маникюр с помощью швейцарского ножика состоящего из четырнадцати предметов! Время от времени отец мой изготавливал всяческие чудо-приборы. Когда у нас появился препоганейший сосед-учитель (его мы называли «Баба» а его жену «Выдра») а вместе с ними и беда, — супруги постоянно включали музыку так громко, и за полночь, что нам стало тяжело жить, отец изготовил глушитель. Отец просидел недели две вечерами: гнул алюминий, сверлил, паял, прикреплял лампы и однажды продемонстрировал нам с матерью результат: Дождавшись, пока соседи введут свою музыку, он щелкнул каким-то переключателем и стал выворачивать ручку громкости. У соседей музыка сменилась вытьем сирены. После двух дней попыток восстановить свои сатанинские музыкальные вечера соседи постучались к нам: «Вениамин Иванович, это не Вы руку приложили?» Отца дома не было, а мы с матерью сделали невинные глаза. «Да Вы что! Это должно быть радио-инспекция Вас глушит. Вы, что не знаете, что учреждена особая радио-инспекция для тех, кто громко включает музыку? Штрафовать будут».

Потом мы купили холодильник. И поставили его в комнате у двери. Мать не могла нарадоваться. Отец был доволен, что довольна мать, она долго выпрашивала у него белую эту штуковину. А мне было все равно, я жил своей тяжелой жизнью трудного подростка, как раз тогда арестовали моих друзей, сразу трех, так что появление этого как бы революционного по своему значению предмета, скорее прошло для меня незамеченным. Холодильник же назвал символом революционности Маршалл Маклюэн, правда в сослагательном наклонении. Холодильник мог бы вызвать революционные изменения в жизни народа какой-нибудь Индонезии, если наладить туда поставку дешевых холодильников, так сказал Маклюэн. В России, где восемь месяцев в году природа холоднее внутренностей морозильника, холодильники, как и телевизоры, стали служить показателями социального статуса владельца. Холодильник стал символом достатка.

У Кольки Ковалева магнитофон с бабинами уже был, когда мы познакомились, а это был не то 56, не то 57 год. Колька был ранний. Никакого достатка у него не было. У него были связи, потому этот самый «маг» прибалтийского производства. В клетке барака, где Колька жил с матерью-почтальоншей постоянно воняло ацетоном — Колька клеил рвущуюся магнитную свою музыку. Иметь «маг» было престижно у молодежи. Редко у кого был «маг». Но Колька вертелся возле центровых пацанов из первой в СССР антисоциальной организации «Голубая Лошадь», они впрочем называли друг друга «чуваками» а своих подруг «чувихами», потому у Кольки было австрийское альпийское пальто с капюшоном и «маг». Колька был самое воплощение прогресса. Я о нем много написал в книге «Подросток Савенко», в «Книге Мертвых», а трагический конец его описан в романе «Иностранец в смутное время».

Первое орудие труда: швейная машинка была мною куплена в городе Харькове. Была она подольского завода выпуска и светло-зеленая окраска. Примитивное, но сильное, это орудие поддерживало мое существование лет десять с 1965 по 1974 годы до самого отъезда в Америку. Я умудрялся прошивать на ней шинельное сукно и пожарный брезент, не говоря уж о мехе и коже. Где потом потерялась моя кормилица, кому она досталась когда я 30 сентября 1974 года выехал из России мне неизвестно. Первую свою пишущую машинку я приобрел глубокой осенью 1968 года в Москве. Деньги собранные мною на то, чтобы купить себе московскую прописку оказались свободны, схема получения прописки не сработала, потому я оказался обладателем чехословацкого производства довольно тяжелой пишущей машинки в черном футляре. Когда из-за происков гонителей искусства мне срочно пришлось менять место жительства в Москве, так себя и помню, переминающегося с двумя символами цивилизации пишущей и швейной машинки в руках. Я бросил мою чешскую леди (Yady of althabeth) в Москве, когда уезжал с Еленой за границу. Вместо моей мы взяли ее, машинку совсем мелкую, тоже кажется чешскую портативную подружку с большим алфавитом. Ей предстояло жить в Австрии, в Италии, дважды пересечь Атлантику в Соединенные Штаты и обратно и умереть во Франции, в городе Париже, в мансарде по адресу 86, rue de Turenne. У вещей бывают куда более интересные судьбы чем у людей. Мои старые очки путешествовали куда больше чем все обитатели престижной тюрьмы Лефортово, наверняка. Я посчитал, оказалось они побывали в восемнадцати странах.