Контроль особых посещений (СИ)

  Но старик на проверочный вопрос совсем не обиделся, а тут же, с готовностью, назвал дату и время - всё совпадало с точностью до минуты.

  - Удивлены? - с грустной улыбкой спросил он. - Думали, я сочиняю!

  - Да нет, просто стало интересно, простите! - Кира улыбнулась в ответ и чтобы сгладить неловкость, быстро продолжила: - А ваш сын знал, что если он умрёт, то вы это сразу почувствуете?

  - Наверняка догадывался. А уж про то, что я умру через месяц после его смерти - это он знал совершенно точно!

  - Но тогда зачем? - задумчиво проговорила Кира. - Если оплата вашего пребывания здесь сама собой продолжается, а о смерти его вы и без меня знаете, то зачем он сообщил мне о вас и просил к вам прийти?

  - Думаю, он хотел, чтобы я рассказал вам нашу с ним историю! Знаете, когда он только умер, я сразу стал ждать доверенное лицо, но прошла почти неделя, а вы всё не появлялись и, опасаясь, что скоро начну слабнуть и плохо соображать, я попытался кое-что сообщить Людмиле, однако она не стала ничего слушать и восприняла мои слова как бред сумасшедшего. Меня это так взбесило и расстроило, что ей пришлось сделать мне укол. А когда на следующий день я проснулся, то сразу пожалел о том, что вообще затеял вчера с ней разговор: ну, явно ведь она не тот человек, и чем только я, старый дурак, думал! Совсем уже спятил от горя...

  - Я раньше никак не могла прийти, уж поверьте! - вспомнив допросы в изоляторе, мрачно усмехнулась Кира.

  - Я верю, - посмотрев ей в глаза, кивнул старик. - И я очень рад, что вы здесь. Я расскажу вам всё, надеюсь, это вам пригодится, раз сын так хотел. Но это может занять много времени, а мне надо поторопиться... вы готовы?

  - Да, конечно. Я выслушаю всё. Не успеем сегодня, приду завтра, не беспокойтесь!

  История и вправду оказалась длинной - они несколько раз делали перерывы, но если их убрать и слить всё, что рассказал старик, в единое целое, то услышала Кира следующее.

  Рассказ Клима Брусенцова

  Я родился в одна тысяча восемьсот восьмидесятом году, однако детство своё почти не помню, потому что был апатичным и мрачным, ничто меня не интересовало, я часами сидел на одном месте, глядя в точку, мог сутками не выходить из комнаты. Учёба и общение со сверстниками меня тяготили, и я почти всё время находился, как сказали бы сейчас, в состоянии депрессии. А тогда меня просто считали ненормальным и умственно недоразвитым, поэтому, в итоге, отчаявшись вырастить из ребёнка полноценного человека, родители засунули меня в сумасшедший дом, где, в какой-то полутьме, в комнате на двадцать коек, среди несчастных душевнобольных людей и прошла моя юность. Было это в конце девятнадцатого века, так что говорить о каком-то нормальном лечении психических заболеваний не приходится. Применявшиеся тогда методы: погружение в ледяную воду, пиявки, горячечные рубашки с привязыванием к постели и вошедший в большую моду электрошок были, по сути, просто пытками тех несчастных, которые, как говорил наш лекарь, 'представляли надежду на выздоровление'. Других же вообще никак не лечили - больниц было мало, все переполнены, некоторые спали прямо в коридоре, да и вообще условия содержания, мягко говоря, оставляли желать лучшего.

  Я, к несчастью, относился к категории 'представлявших надежду', поскольку депрессия моя иногда сама собой отступала, и порой в такие моменты, что создавалось ложное впечатление улучшения после какой-нибудь процедуры. Поэтому, когда, спустя какое-то время, депрессия возвращалась с новой силой, врач истово возобновлял свои усилия по 'излечению'. Так что натерпелся я по полной - настолько, что стараюсь об этом не вспоминать, а то сразу же тахикардия начинается, а у меня сердце слабое... Поэтому скажу только, что заслышав о приезде какого-то нового доктора, по слухам, любителя трепанаций черепа и изобретателя собственных хирургических методов лечения, я очень испугался и хотел покончить жизнь самоубийством, но по воле случая - им стал пожар, учинённый в больничной кухне Вадимом-пироманом из нашей палаты, я вдруг оказался на свободе.

  Из огня, куда я полез, намереваясь сгореть и тем покончить с ужасом своего существования, меня вытащил ещё один сосед по палате - надышавшись дымом, я не мог сопротивляться, - и бросил где-то в лесу, под кустом, видимо, устав тягать полутруп. Очнувшись, я понял, что не сгорел, и горько заплакал, однако возвращаться назад смысла не видел: пожар, скорее всего, уже потушили, а условия жизни, после нанесённого пламенем ущерба, наверняка ещё сильнее ухудшатся, а когда приедет новый доктор - вообще начнётся сущий ад. Поэтому я пошёл дальше, в надежде, что набреду на какой-нибудь обрыв и сброшусь оттуда, ну, или утоплюсь в первой попавшейся речке...