Константинов крест [сборник]

Пытался расспрашивать мать. Но мать, вскоре вышедшая вновь замуж, о первом муже вспоминала неохотно. А если упоминала, то больше как о самовлюбленном рохле. Но фамилия Гусевой, которую услышал от бабы Лены, Николаю была знакома. Как-то, копа ясь в отцовских книгах по психиатрии, в одной из них обнаружил несколько писем, не замеченных матерью и потому сохранившихся. Это была фронтовая переписка отца с некоей Ксенией Гусевой, из которой он понял, что женщину эту, вместе с которой воевал, отец, единственную, любил. Матери о своей находке, конечно, не сказал.

Но теперь, когда Николай узнал, что влюбленные, оказывается, после войны воссоединились в Бурашево, у него появился личный мотив найти Гусеву, — очень хотелось побольше узнать о таинственном отце. Не верилось, что никчемного рохлю может так истово любить женщина.

Год 1956

1.

Князь проснулся среди ночи от духоты и горячечного бормотания, доносившегося с койки, на которой лежал номер 12, о котором Князь давным-давно разузнал, что зовут его Константин Якобович Пятс.

Откинувшись на тощей подушке, номер 12, несомненно, бредил во сне. Но что-то в этом неконтролируемом, вроде, бреде показалось Князю необычным. Он пересел на койку к соседу, всмотрелся в орошенное капельками пота лицо, жадно вслушался в странно-знакомые звуки. Распрямился, потрясенный, — впавший в беспамятство старик на французском читал стихи Аполлинера.

Князь откинул куцее, промокшее насквозь одеяльце, дотронулся до скользкой, надсадно хрипящей груди. Жизнь в ней, кажется, едва теплилась. Собрался позвать палатную сестру. Но от прикосновения Пятс очнулся, открыл глаза. Дыхание несколько выровнялось.

— Я что, бредил?

— Еще как, — Князь кивнул. Услышал, что скрипнула и замерла койка под третьим соседом, переведенным в палату Кайдаловой, — сразу вслед за Пятсом. Сам перешел на французский. С удовольствием повторил услышанное:

— «Король я, но умру бродягой под забором». Давно не приходилось слышать. Не знаю, какой вы президент, но произношение вполне приличное. Откуда знаете Аполлинера?

— Приятельствовали в девятьсот пятом, — объяснился Пятс. Подышал, набираясь сил. — Я тогда от смертного приговора бежал из России в Швейцарию.

— Тогда всё может быть, — нижняя губа Князя уважительно оттопырилась. Он продолжил. — «Родился Иисус! Его настало время! Бессмертен только он, рожденный в Вифлееме!»

— Пан умер! Умер Пан. И больше нет богов! — закончил Пятс — через силу. — А вы? Для вас кто Аполлинер?

— Ну, чести быть знакомым, конечно, не имел. Родился, правда, во Франции, но через десять лет после его смерти. Отец его обожал. Он в эмиграции сильно поэзией увлекся.

— Выходит, вы в самом деле князь?

— Всамделишней не бывает.

— Подумал, что стукач, — старик пытливо присматривался к молодому парню.

Князь хмыкнул:

— Стукачи по десятку лет не сидят. Правда, на днях обрадовали, будто вот-вот освободят. Но — уже изверился.

Князь провел носовым платком по желтому лбу старика. Платок увлажнился, — будто росу собрал. Озабоченно покачал головой:

— Похоже, вас всерьез прихватило. Испугался, что во сне умрете.

Лицо Пятса исказила гримаса, — он попытался засмеяться:

— Когда-то, когда я был президентом… Был-был, — Пятс успокоительно дотронулся до руки молодого соседа. — Возле президентов полно прожектеров крутится с завиральными идеями. Нашелся чудак. Предложил медицинский курс: как не умереть во сне… Как же я смеялся, когда услышал… Тогда я еще умел смеяться… На самом деле умереть во сне — счастье, которым Господь одаривает праведников. Я, видно, не заслужил этой благодати.

Он закашлялся надсадно.

— Однако сейчас вы проснулись. И, кажется, всерьез болеете. Я позову помощь, — Князь сделал движение подняться, но Пятс поспешно дотронулся до его кисти, — силы сжать чужую руку в нем не осталось.

— Не надо, прошу! Всё в порядке. Я не болею, я умираю. И наконец-то. И слава богу!

— Но вы мучаетесь!

— Оставьте! Я православный. А по православным канонам мученическая жизнь и смерть полностью искупают все, совершенные при жизни прегрешения, вольные и невольные. Так что еще и в выигрыше окажусь, — по лицу скользнуло подобие улыбки. — Не о том боль. И не спорьте. Сами видите, у меня не осталось времени на споры. Вы правду сказали, что вас отпустят?

— Тьфу-тьфу, — Князь опасливо сплюнул.

— Тогда нам надо поговорить.

Князь пригнулся, перешел на французский:

— Если это и впрямь для вас важно, тогда лучше на аполлинеровском.

Показал пальцем на дальнюю койку:

— Не того опасались.

Понимающе прикрыв глаза, Пятс подманил его поближе.

На лице третьего пациента — с ухом, приподнятом над подушкой, — возникла мука бессилия от невозможности разобрать чужой язык.

2.

Рано утром в своем кабинете Константин Александрович Понизов подписывал документы, что подкладывала заведующая судебно-психиатрическим отделением Кайдалова.

В дверь, энергично постучав, вошла Гусева. Коротким кивком поздоровалась с обоими.

— Хорошо, что зашли, Ксения Сергеевна! — Понизов поднял тонкую папку, протянул ей. — Князя — фамилию-то настоящую еще не забыли? — готовьте к выписке.