Константин Коровин вспоминает…

Вдруг быстро отворилась дверь справа, и вошел высокого роста пристав в короткой венгерке со светлыми пуговицами. Кудрявые волосы, ухарски причесанные на пробор, кольцами закрученные усы. Карие глаза квартального улыбались.

Севши за стол, покрытый синим сукном, он посмотрел на нас. Сложил руки вместе, опять посмотрел и сказал:

- Ну, которые? Коршунов!

Городовой выскочил вперед и стал докладывать.

- Вот эвти студенты у ево, - он пальцем указал назад, не глядя, - у разносчика усе пельсины поели, а деньги не платят.

- Сколько у тебя апельсинов съели? - спросил пристав.

- Так что очинно много, ваше благородие.

- Сколько?

- Так что боле ста.

- Много, - заметил пристав. - Как же ты, ярославец, парень не дурак, дал съесть сотню апельсинов четверым без денег?

- Признаться, ваше благородие, я маленько отлучился по нужде.

- Коршунов! - крикнул пристав.

Городовой выскочил к столу.

- Где он стоял? - спросил пристав.

- На кругу, ваше благородие.

- Ты что же это, братец, на кругу? Там дворец, а бегаешь по малости? Невежа!

И, обратись к нам, сказал:

- Прошу, подойдите. Документы при вас?

У Левитана была бумага на право писать с натуры от московского губернатора, князя Долгорукова, у меня тоже. Чехов дал карточку журналиста, брат Чехова не имел ничего, а Новичков как-то ушел раньше.

Пристав перелистал документы и обратился ко мне:

- Вы, значит, художники будете?

И глядя на карточку Чехова:

- Чехонте? Знаю-с, читал… Скажите, как же это? Трудно верить, чтобы по 25 апельсинов съесть, даже очень трудно.

- Да нешто у меня считано, может, и меньше, - говорил разносчик.

- Садитесь, - предложил пристав.

Он с улыбкой обратился к Чехову:

- Скажите мне, в чем здесь дело?

Чехов коротко рассказал эпизод с апельсинами. Квартальный пристально посмотрел на него и, переведя глаза на разносчика, сказал:

- Послушай, молодец, ты говоришь, апельсины поели они без тебя? А знаешь ли, они, вот эти люди, теперь должны за это в тюрьму идти, а тебе все равно не жаль их?

- Чево ж, это нешто дело, так торговать-то. Я чего, ничего, пущай на чай дадут. Нешто это торговля!

Пристав полез в карман.

Я вынул полтинник и хотел дать разносчику.

- Нельзя, - сказал пристав и, протянув разносчику какую-то мелочь, крикнул:

- Ну, пшел вон!

Тот выскочил.

- Ах, ну и плут, а не дурак, - и, обратясь к нам, пристав показал на дверь справа.

- Зайдемте закусить. Коршунов! Подбодри самоварчик.

В это время раздался крик в соседней комнате, где сидел человек за решеткой:

- Матрена Гавриловна, кто дал денег на обзаведение? Я дал. Кто тут? Я - потомственный, почетный…

Входя в квартиру пристава, Антон Павлович спросил его, кто этот человек за решеткой.

- Рогожкин, старообрядец, он запойный. Трезвый когда - хороший человек. А запьет на месяц - беда, куролесит. Вы думаете, я его сажаю? Нет. Сам идет. «Сажай меня, - говорит, - Алексей Петрович, в клетку, яко зверя. Я, - говорит, - дошел до пустыни Вифлиемской». Любит меня. Трое суток один рассол пьет, не спит. Но потом ничего, здоров опять. Полгода не пьет ничего и не курит. Это вы все замечайте, господин Чехонте, все напишите!

Комната пристава была с низеньким потолком, окна выходили в сад. На подоконниках стояли длинные ящики с землей, на которой взошел посев какой-то зеленой травки. Все было неряшливо. Грязная салфетка на комоде с зеркалом и фарфоровая собачка перед ней, в углу умывальник, на стене ковер, на котором висели две скрещенные сабли, и тахта внизу. Пыль на коврах, большое кресло и венские стулья. Все говорило о житие холостяцком.

У круглого стола пристав и городовой хлопотали и ставили закуску Пристав налил в рюмки водки и сказал Чехову:

- Вы ко мне захаживайте! Вам тут есть что увидеть. Такие ли апельсины бывают. На днях один богатый человек покойника купил и как ловко всех провел. Вышло так, что себя похоронил, чтобы от жены отделаться, заела его. Но та нашла… Так он в Турцию уехал.

- Что это за красавица? - спросил Антон Павлович, показывая на портрет красивой женщины в круглой раме, висевший на стене.

- Это? Это владычица моя, моя жена.

Пристав клал пирог с капустой к нам на тарелки и часто наливал рюмки с березовкой.

- Отличная настойка, - говорил он, - Коршунов почку собирал. Да-с, владычица моя, подлинно красавица. Я ведь кавалерист-сумец. У меня есть сын. И вот позвал я к сыну репетитора, а он у меня ее и украл, - пристав указал на портрет. - Вот и разбил семью. Слышал, что где-то он теперь философию права читает.

Он помолчал:

- Хорошенькое право для молодого человека отнять женщину вдвое старше и разбить жизнь… Что вы скажете, господин Чехонте? - наливая рюмку с березовой, спросил пристав, обратись к Антону Павловичу.

- А на гитаре он не играл?

- Нет, не играл.

- Ну, вот и я не знаю, - ответил Чехов, - отчего это они так легко отнимаются.

На большой дороге

Май месяц. Зеленеют московские сады. Так хотелось уйти за город, в природу, где зеленым бисером покрылись березы и над лугами громоздятся веселые весенние облака. А луга засыпаны цветами. Голубые тени ложатся от дубрав, и в розовых лучах солнца разливается песня жаворонка.