Конон Молодый

В разведку шли добровольно, причем принимали любого, был бы сильным, ловким, смелым и решительным. Если в первые годы войны отбирали лучших из лучших, то ближе к ее концу, когда многие из прежних выбыли из строя, никто уже особенно не рвался воевать в разведке. И оттого ей катастрофически не хватало кадров. Вот и принимали туда даже добровольцев из числа бойцов штрафных рот и батальонов. Судимость с них при этом снималась. Но и из них шли в разведку только самые отчаянные…

В начале апреля 1945 года, понеся тяжелые потери, бригада была отведена на переформирование, пополнение личным составом и техникой, после чего приняла участие в наступательных боях на территории Германии и непосредственно в штурме Берлина. Конон Молодый имел удовольствие лично видеть горящий рейхстаг и даже оставить на нем автограф.

В конце войны приданная вместе с 31-й армией 1-му Украинскому фронту 140-я бригада участвовала в Пражской наступательной операции.

В первые дни после Победы

В 1966 году, незадолго до очередной годовщины Победы советского народа в Великой Отечественной войне, Конон Трофимович рассказывал:

«В годы войны фронтовикам казалось, что многие боевые эпизоды никогда не исчезнут из их памяти. Но это оказалось не так. И после войны наша жизнь была наполнена яркими событиями, и постепенно мы стали все реже воскрешать в своей памяти годы, проведенные на фронте.

Приближающаяся годовщина нашей исторической победы невольно заставляет всех нас, и особенно бывших фронтовиков, вспомнить о войне.

Сейчас трудно выделить какой-то отдельный эпизод. Начинаешь вспоминать какое-то яркое событие, и тут же возникают образы боевых друзей, погибших во время боевых операций. Как мало пожили они! Как грустно, что столько друзей не отметили День Победы.

Особенно запомнились мне первые дни после Победы. Мы только что вступили на территорию Чехословакии, куда нас перебросили из-под Берлина 2 мая. Должен признаться, что большинству из нас просто не верилось, что война закончилась, а мы остались в живых. Ведь после нескольких лет на фронте мы смотрели на смерть в бою как на вполне нормальное и чуть ли не закономерное явление. На эту тему обычно не разговаривали, но вряд ли было много людей в нашей части, которые рассчитывали увидеть конец войны.

Хотя война и закончилась, сопротивление отдельных групп противника продолжалось. Объяснялось это тем, что немцы во что бы то ни стало хотели сдаться американцам, боясь возмездия за свои преступления против советского народа.

Проезжая через небольшой чешский населенный пункт спустя три или четыре дня после окончания войны, я услышал стрельбу. Вместе с нами через это местечко тянулся обоз. Движение остановилось, и я пошел вперед, чтобы выяснить, в чем дело. Оказалось, что обнаружена группа эсэсовцев, которые засели в ратуше и отказались сдаваться.

Ратуша стояла посреди базарной площади, и подступиться к ней было трудно. Кроме взвода разведки, который был со мной, других боевых подразделений поблизости не было.

Честно признаюсь, что ни мне (я тогда был помощником начальника штаба по разведке), ни моим бойцам совсем не хотелось рисковать жизнью уже после окончания войны. Пока я раздумывал, появилась легковая автомашина с незнакомым генералом. Мои бойцы были в маскхалатах и хорошо вооружены. На фоне «обозников» (как правило, это были пожилые люди, к тому же страдающие каким-либо недугом) мы сразу бросились в глаза генералу, и он подозвал меня. Узнав причину задержки, он приказал мне ликвидировать засевшую в ратуше группу противника.

Операция эта была пустяковой. Однако мы не знали ни численности, ни вооружения противника, и это затрудняло ее выполнение. У нас был один ручной пулемет, автоматы и гранаты.

По глазам бойцов я видел, что особого энтузиазма они не испытывают. Тем не менее они быстро и умело взялись за дело. Несколько человек проникли в дома, окружающие базарную площадь, и затеяли перестрелку с противником. Остальные, под прикрытием их огня, стали перебегать в места, откуда мы должны были ворваться на нижний этаж. Я был уверен, что противник сильнее всего будет оборонять вход в здание, и поэтому решил ворваться в него через окна в двух разных местах. Сигналом к броску должна была послужить брошенная мною в окно граната.

На войне я уже давно усвоил, что, как правило, торопиться помирать не следует, и поэтому медлил с подачей сигнала. Окинув в последний раз взором площадь, я увидел за углом шофера своей машины, который пытался что-то мне крикнуть. В шуме выстрелов его было невозможно расслышать. Я махнул ему рукой, чтобы он подбежал ко мне. Мы открыли дружный огонь по окнам ратуши, и шофер благополучно добрался до нас. Оказалось, что в нескольких сотнях метров от нас только что подошла самоходная пушка.