Конклав

Бенитез, уже полностью одетый, широко раскрыл дверь.

– Входите, декан. – Он включил свет. – Извините меня. В это время дня я всегда пытаюсь уделить час размышлениям.

Ломели вошел следом за ним в комнату. Она была маленькой – такой же, как у него. Здесь и там мерцали свечи: на прикроватной тумбочке, на письменном столе, рядом со скамейкой для молений, даже в темной ванной.

– В Африке я привык к тому, что не везде есть электричество, – пояснил Бенитез. – Теперь я понимаю, что во время молитвы свечи важны для меня. Сестры были так любезны – принесли несколько штук. Меня привлекает какое-то свойство их света.

– Интересно… нужно будет посмотреть, помогут ли они мне.

– У вас трудности с молитвой?

Ломели поразила прямота вопроса.

– Иногда. В особенности в последнее время, – его рука описала что-то вроде круга в воздухе, – слишком большое напряжение.

– Может быть, мне удастся вам помочь?

На короткое мгновение Ломели почувствовал себя оскорбленным (неужели кто-то собирается учить молиться его, бывшего государственного секретаря, декана Коллегии кардиналов?), но предложение явно было искренним, поэтому он ответил:

– Да, буду вам признателен.

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Бенитез вытащил стул из-за письменного стола и спросил:

– Вас не побеспокоит, если я продолжу готовиться, пока мы говорим?

– Ни в коей мере.

Ломели наблюдал за филиппинцем, который сел на кровать, натянул на ноги носки. Ломели еще раз поразился тому, насколько молодым и стройным выглядел филиппинец для мужчины шестидесяти семи лет, в нем было что-то чуть ли не мальчишеское, что подчеркивала и прядь иссиня-черных волос, которая упала ему на лицо, когда он наклонился. У Ломели в последнее время уходило минут десять на то, чтобы надеть два носка. А конечности и пальцы филиппинца казались гибкими и проворными, как у двадцатилетнего. Может быть, он при зажженных свечах не только молился, но и практиковал йогу?

Ломели вспомнил цель своего прихода:

– Вы вчера вечером любезно сказали, что голосовали за меня.

– Да.

– Не знаю, продолжаете ли вы по-прежнему голосовать за меня – я не прошу вас говорить мне об этом, – но если продолжаете, то я хочу повторить мою просьбу перестать это делать. Только на сей раз прошу с большей настоятельностью.

– Почему?

– Во-первых, потому, что мне недостает духовной глубины, чтобы быть папой. Во-вторых, потому, что шансов победить у меня нет. Вы должны понять, ваше высокопреосвященство, что этот конклав ходит по лезвию ножа. Если мы не придем к решению завтра, то правила говорят совершенно ясно: голосование будет приостановлено на день, чтобы мы могли поразмышлять о сложившейся ситуации. Потом у нас будут еще два дня, чтобы попытаться выбрать папу. Если не получится – еще один перерыв на день. И так далее, и так далее, пока не пройдут двенадцать дней и не состоятся тридцать голосований. И только после этого новый папа может быть избран простым большинством.

– Так в чем же проблема?

– Я бы сказал, что она очевидна: ущерб, который претерпит Церковь, раз она так долго не может договориться внутри себя.

– Ущерб? Я не понимаю.

«Он такой наивный или неискренний?» – подумал Ломели и терпеливо объяснил:

– Двенадцать дней голосования и обсуждения, все под покровом тайны, когда половина печатных средств мира съехались в Рим. Это будет воспринято как доказательство того, что Церковь находится в кризисе, если не может выбрать лидера, который провел бы ее через трудные времена. Откровенно говоря, это к тому же усилит ту фракцию наших коллег, которая хочет вернуть Церковь в прошлое. В худших моих ночных кошмарах, если говорить совершенно откровенно, я думаю, что длительный конклав может стать началом большого раскола Церкви, который угрожает нам вот уже шестьдесят лет.

– Значит, насколько я понимаю, вы пришли просить меня голосовать за кардинала Трамбле?

«Он куда проницательнее, чем кажется», – подумал Ломели.

– Именно такой совет я бы вам дал. И если вы знаете кардиналов, которые голосовали за вас, я бы также просил вас посоветовать им сделать то же самое. Вы, кстати, знаете, кто они, просто из любопытства?

– Подозреваю, что двое из них – мои соотечественники, кардинал Мендоза и кардинал Рамос, хотя я, как и вы, никого не просил поддерживать меня. И если честно, кардинал Трамбле уже беседовал со мной об этом.

– Ну конечно – как же иначе! – рассмеялся Ломели, но тут же пожалел о сарказме в своем голосе.

– Вы просите меня голосовать за человека, которого считаете честолюбцем? – спросил Бенитез и посмотрел на Ломели долгим, жестким, оценивающим взглядом, от которого декану стало не по себе. Потом, не сказав больше ни слова, начал надевать туфли.

Ломели заерзал на стуле. Его не устраивало такое долгое молчание. Наконец Бенитез сказал:

– Это, конечно, только мое предположение, но я думаю, поскольку у вас явно были тесные отношения с его святейшеством, вы не хотели бы видеть папой кардинала Тедеско. Но возможно, я ошибаюсь… может быть, вы верите в то же, что и он?

Бенитез закончил завязывать шнурки, опустил ноги на пол и, снова посмотрев на Ломели, сказал: