Коньяк Наполеон

- Кончайте, кончайте вашу демагогию, господин Ванштэйн. Проспали, залежались на пуховике с женой, теперь пожар звоните...

- Ох, договоритесь Вы, Львовский...

За спиной Ванштэйна в редакцию вошла Рогочинская, на ходу снимая плащ.

- Опять не выспалась, голова болит, кошмар!

- Хотите аспирину? - предложила бухгалтерша.

KING OF FOOLS*

* Король дураков (англ.).

Дождь лил уже неделю. Даже неоновые витрины затухли, и лишь шипели, замкнувшись, провода. На черной от ветра и дождя Восьмой авеню я вдруг заметил вынырнувший из распахнувшейся двери peep-show* знакомый силуэт в шляпе и плаще. Он поднял воротник и, су-нув руки в карманы, шагнул в дождь.

* Варьете со стриптизом (англ.).

Я решил последить за ним. Что делал я в потоках осенней воды в каменных аллеях Нью-Йорка? Спасался от тягчайшего одиночества. Я предпочитал лучше промокнуть, чем повеситься.

Держась поближе к стенам мелких богунеугодных заведений: вен-герско-румынских закусочных, еврейских секс-магазинчиков и peep-show, мимо прижавшихся спинами к старым дверям могучих животастых черных, мимо coffee shops, воняющих противокрысиными индустриальными ядами, но не кофе, мы спустились к 42-й улице. Здесь было веселее. Неоновая опалубка была покрепче и подороже и выстояла нападение стихий. Всех ядовитых цветов плоскостями падал на корявый асфальт сорок второй дождь.

Он потрясающе выглядел даже в дождь. Он всегда потрясающе вы-глядел и никогда не умел воспользоваться своим внешним видом. У него было крупное, сильное лицо полковника парашютных войск, грабителя высокого класса, героя Дикого Запада, лицо Брандо в расц-вете лет. Мы все зависим от нашей внешности. Почему его внешность никак не сумела поучаствовать в становлении его личности? При мет-ре 84 роста, с рожей и статью киногероя он был - о позор, о кретинизм - он был поэтом! Да еще поэтом-формалистом!

Он лишь чуть-чуть наклонил голову, чтобы дождь не заливал ему глаза. Если бы я был женщиной, я бы остановился, как пораженный молнией, увидев его, героя в плаще и шляпе. К нему никто не приебывался. Группы полукриминальных черных бездельников, стоящих, не-смотря на дождь, под навесами кинотеатров и магазинов на 42-й, не просили у него денег, не предлагали ему ничего и почтительно рассту-пались, если ему случалось пересечь их на пути. Меня, следующего за ним на расстоянии в десяток метров, пробовали схватить за рукав и сопровождали обычным угрожающим "Hey, man...". Я, правда, был в джинсах, в кожаном пальто и с зонтом. Но и в плаще, и шляпе они ко мне обычно умеренно приебывались.,. Но не к нему. Он шел, как нож, разрезая дождь, криминалов, проституток и зараженный запахом бензина, пиццы и жидкого кофе воздух. Как нож в масло, вонзался он в эти субстанции. Вряд ли он даже замечал народ вокруг. Может быть он шел и выкраивал трагедию? Однажды, еще в Москве, он уже выкроил одну и, кажется, до сих пор отшлифовывал ее. Он работал медленно.

Я не видел его больше года. Я понятия не имел, чем он занимается. Может быть бросил поэтические глупости и занялся настоящим де-лом, подходящим к его лицу? Я точно знал его возраст. Ему сорок шесть лет.

Мы пересекли авеню Америки и приближались к Пятой. На противоположной стороне улицы бежала ограда сквера у Public Library. Из-за ограды, из глубины сквера раздались взрывы и повалил густой дым. Он лишь вертанул шляпой в ту сторону, но не замедлил и не убыстрил шагов.

На Пятой, он ожидал зеленого огня, собираясь, очевидно, пересечь авеню, ожидал, хотя не было видно ни единого автомобиля; я взял его за рукав.

- Мистер Казаков, если не ошибаюсь?

Он поглядел на меня безо всякого удивления. Разомкнулся суро-вый рот.

- Ха, ты...

Я открыл было рот, но зажегся зеленый огонь.

-Я на ту сторону, - сказал он и снял одну ногу с тротуара.

- Я тоже.

Мы пересекли авеню.

- Я - вниз, - сказал он и повернул в downtown.

- И я вниз.

Мне совсем не хотелось возвращаться к себе. Он был необщителен, как дикий кабан, но все же живая душа. Я знал, что его можно раско-лоть, что он всегда поначалу суров и неразговорчив, но вполне воз-можно заставить его провести с тобой пару часов. Мы молча и энергично шагали вниз по Пятой.

- Выпьем, Вилли? - предложил я, вспомнив, что киногерой любил в свое время поддать. У него было настоящее законнорожденное иностранное имя Вилли. Во времена, когда он родился, в СССР счита-лось хорошим тоном давать детям заграничные имена.

- Угощаешь? - хмыкнул он.

- Угощаю. Знаешь бар поблизости?

- А который час?

- Два.

- Есть один на 30-ых и Бродвее... Пойдем?

Мы зашагали, и дождь заколотил по нам с яростью.

Заведение оказалось не баром, но черт его знает каким пакистанско-индийским сараем. В скучнейшем зале с желтыми стенами и ме-белью, вылитой из говна, в углу сидели несколько типов непонятной национальности и играли в шашки. Один из типов встал. Грязная бе-лая рубашка расстегнута до пупа, шаровары типа кальсон с желтыми

пятнами вокруг гульфика. Я понял, что тип знает Вилли. В улыбочке расплылись синие губы и обнажили корешки зубов.

- Виски, - попросил я. - "J".