Конец утопии

Став производительной силой общества, эти новые жизненные потребности сделали бы возможной полную техническую реорганизацию конкретного мира человеческой жизни, и я полагаю, что новые человеческие отношения, новые отношения между людьми, были бы возможны только в таком реорганизованном мире. Когда я говорю о технической реорганизации, я опять-таки говорю о наиболее развитых капиталистических странах, где такая реструктуризация означала бы освобождение от ужасов капиталистической индустриализации и коммерциализации, полное переустройство городов и восстановление природы. Надеюсь, что, когда я говорю об освобождении от ужасов капиталистической индустриализации, понятно, что я не выступаю за романтический отказ от технологии. Напротив, я полагаю, что потенциал, освобождающий блага технологии и индустриализации, не станет реальным и зримым до тех пор, пока не будет положен конец капиталистической индустриализации и капиталистической технологии.

Особенности упомянутой мною здесь свободы - это особенности, которым до сих пор не было уделено должного внимания в современных размышлениях о социализме. Даже у левых понятие социализма слишком часто рассматривалось с точки зрения развития производительных сил, увеличения производительности труда, чего-то, что было не только оправданным, но и неизбежным на том уровне производительности, на котором была развита идея научного социализма, но который сегодня по крайней мере должен быть переосмыслен. Сегодня мы должны попытаться обсудить и установить - без всякого стеснения, даже когда это может показаться смешным - качественное различие между социалистическим обществом как свободным обществом и существующим обществом. И именно здесь, если мы подыскиваем понятие, которое, возможно, способно обозначить качественное отличие социалистического общества, то, по крайней мере мне, сама собой на ум приходит эстетически-эротическая сторона существования. Здесь понятие «эстетическое» берется в его первоначальном смысле, то есть как форма отзывчивости и как форма конкретного мира человеческой жизни. При таком понимании «эстетического» намечается сближение технологии и искусства, работы и игры. Неслучайно, работы Фурье вновь становятся актуальными среди авангардистской левой интеллигенции. По признанию Маркса и Энгельса, Фурье был единственным, кому удалось четко установить качественное различие между свободным и несвободным обществом. И он, в отличие от Маркса, не отрекся от своих слов о возможности существования общества, где работа становится игрой, общества, где даже общественно необходимый труд может быть организован в гармонии с освобожденными подлинными потребностями людей.

В заключение сделаю еще одно замечание. Я уже указывал, что, если критическая теория, которая по-прежнему находится в долгу перед Марксом, не желает ограничиваться всего лишь улучшением существующего положения вещей, она должна содержать в себе предельные возможности свободы, которые были обозначены здесь в самом грубом виде, скандальный факт качественного различия. Марксизм должен отважиться дать такое определение свободы, которое позволило бы людям осознать и признать ее в качестве того, чего уже не существует нигде. И именно поэтому так называемые утопические возможности вовсе не утопичны, но представляют собой решительное социально-историческое отрицание существующего, которое требует от нас весьма реального и прагматического противодействия, чтобы и мы сами, и другие осознали существование этих возможностей и сил, препятствующих их осуществлению. Подобное противодействие требует освобождения от всяких иллюзий, равно как и от всякого пораженчества, ибо самим своим существованием пораженчество предает возможность свободы ради сохранения существующего положения вещей.

Перевод с английского Артема Смирнова