Конец утопии

Другая группа проектов, невозможность которых обусловлена отсутствием субъективных и объективных факторов, в лучшем случае может быть названа только «временно» неосуществимой. Выделенные Карлом Манхеймом критерии неосуществимости таких проектов неудовлетворительны по той простой причине, что, во-первых, неосуществимость выясняется лишь по прошествии времени. И нет ничего удивительного в том, что проекты социальных преобразований называют неосуществимыми, потому что они не были осуществлены в истории. И, во-вторых, критерий неосуществимости в этом смысле неудовлетворителен еще и потому, что вполне возможна ситуация, когда осуществлению революционного проекта препятствуют противодействующие силы и тенденции, которые могут быть преодолены и преодолеваются именно в ходе революции. Поэтому сомнительно приводить отсутствие определенных субъективных и объективных факторов в качестве довода против осуществимости коренного преобразования. В частности, - и этот вопрос интересует нас здесь - тот факт, что в наиболее развитых в техническом отношении капиталистических странах невозможно выделить революционного класса, не означает утопичности марксизма. Согласно Марксу, социальные агенты революции формируются только в ходе самого преобразования, и нельзя рассчитывать на ситуацию, когда в начале революционного движения революционные силы существуют, если можно так выразиться, в готовом виде. Но, на мой взгляд, есть лишь один надежный критерий возможного осуществления, а именно - когда имеются материальные и интеллектуальные силы для преобразования, но их рациональному использованию препятствует существующая организация производительных сил. И в этом смысле, я полагаю, сегодня мы действительно можем говорить о конце утопии.

Наличествуют все материальные и интеллектуальные силы, которые могут быть использованы при создании свободного общества, а то, что они не используются для достижения этой цели, объясняется тотальной мобилизацией существующего общества против собственного потенциала освобождения. Но подобная ситуация никоим образом не делает утопичной саму идею коренного преобразования.

В этом смысле ликвидация бедности и нищеты возможна как ликвидация отчужденного труда и того, что было названо мной «прибавочным подавлением». Даже в буржуазной экономической науке едва ли найдется серьезный ученый или исследователь, который стал бы отрицать, что в техническом отношении голод и нужду можно ликвидировать при наличии уже существующих производительных силах и что происходящее сегодня объясняется глобальной политикой репрессивного общества. И хотя мы согласны с этим, нам до сих пор недостаточно ясно значение этой технической возможности ликвидации бедности, нищеты и труда. Подразумевается, что эти исторические возможности должны пониматься в формах, означающих разрыв, а не преемственность с предшествующей историей, ее отрицание, а не ее положительное продолжение, расхождение, а не развитие. Они означают освобождение измерения человеческого существования этой стороны материального базиса, преобразование потребностей.

На кону стоит идея новой теории человека - не только как теории, но и как способа существования: идея возникновения и развития жизненной потребности в свободе и жизненных потребностей свободы - свободы, которая больше не основывается на нехватке и необходимости отчужденного труда и не ограничивается ими. Развитие качественно новых человеческих потребностей проявляется в виде биологической необходимости; они представляют собой потребности в строгом биологическом смысле слова. Ибо среди значительной части манипулируемого населения развитых капиталистических стран потребность в свободе не является жизненно важной, необходимой потребностью или перестала быть таковой. Наряду с этими жизненными потребностями новая теория человека также предполагает возникновение новой морали в виде отрицания унаследованной иудео-христианской морали, которой до сих пор определялась история западной цивилизации. Именно преемственность развиваемых и удовлетворяемых в репрессивном обществе потребностей вновь и вновь воспроизводит такое общество в самих индивидах. Индивиды воспроизводят репрессивное общество в своих потребностях, которые сохраняются даже в ходе революции, и именно эта преемственность до сих пор препятствовала скачку от количества к качеству свободного общества. Эта идея предполагает, что человеческие потребности носят исторический характер. Все человеческие потребности, включая сексуальность, лежат за пределами животного мира. Они определяются историей и изменяются в ходе ее развития. И разрыв с преемственностью этих потребностей, уже содержащих подавление в себе самих, скачок к качественному различию, представляет собой не простое изобретение, а неотъемлемое свойство развития самих производительных сил. Это развитие достигло такого уровня, при котором оно действительно нуждается в новых жизненных потребностях для раскрытия своих потенциальных возможностей.