Конец смены

И действительно — у Сэйди Макдональд был приступ, только такой слабый, что она даже не поняла, что произошло. Это от света. От бликов на стеклах машин. Как только на том пандусе наступит пауза в движении машин, как только солнце засветит немного под другим углом, у нее все пройдет и она вернется к своим обязанностям. Пройдет, а она даже не заметит, что с ней что-то было.

Брейди это знал.

Знал, потому что находился внутри нее.

Он еще углубился и понял, что может видеть ее мысли. Это было удивительно. Он видел, как они мелькают: туда-сюда, вверх и вниз, иногда их пути пересекаются в темно-зеленом среде, которая была — об этом даже стоит подумать, и очень тщательно — ядром ее сознания. Ее глубинным «я», сущностью Сэйди. Он попытался еще углубиться и разглядеть одну из этих мыслей-рыб, но, Господи, ну они и шустрые! Однако…

Что-то о кексах, которые лежат у нее дома, в квартире.

Что-то про кота, которого она видела в окне зоомагазина: черного с аккуратной белой манишкой.

Что-то о… камнях? Или о камешках?

Что-то об отце, и эта рыба — красная, цвета гнева. Или стыда. Или и того, и другого одновременно.

Когда она отвернулась от окна и направилась к шкафу, у Брейди на мгновение помутилось в голове. Головокружение прошло, и вот он уже снова в себе, смотрит своими глазами. Она выпустила его из себя, даже не подозревая, что он был в ее голове.

Когда она подняла его и подложила ему под голову две подушки из пеноматериала в свежих наволочках, Брейди позволил глазам остаться в привычном полуприкрытом неподвижном состоянии. Все-таки он ничего не сказал.

Ему действительно надо было над этим подумать.

Следующие четыре дня Брейди несколько раз пробовал попасть в голову тем, кто приходил в его палату. В определенной степени ему это удалось лишь один раз — с молодым санитаром, который пришел помыть пол. Парень не был монголоидным идиотом (так его мать говорила о людях с синдромом Дауна), но и на гения тоже не тянул. Он смотрел на мокрые следы от швабры на линолеуме, следил, как меняется оттенок пола, и это открывало его вполне достаточно. Брейди заглянул в него — это было недолго и малоинтересно. Парень размышлял, будут ли на ужин тако, — тоже мне большое дело.

Затем — головокружение, ощущение разворота, падение. Парень выплюнул его, как арбузную семечку, даже не остановив мерного движения своей швабры.

С другими, кто время от времени совался в палату, у него вообще ничего не получалось — и эти неудачи были значительно хуже, чем невозможность почесать лицо, когда оно чесалось. Брейди попытался осмотреть себя и подвести итоги — они оказались печальными. Голова, которая постоянно болит, венчает скелетоподобное тело. Двигаться он может, его не парализовало, но мышцы атрофировались, и даже для перемещения ноги на несколько сантиметров нужное титаническое усилие. Попасть в сознание медсестры Макдональд для него было подобно путешествию на волшебном ковре.

Но это удалось лишь потому, что у Макдональд была какая-то форма эпилепсии. Не очень сильная, но дверь она немного приоткрывает. А у других, как представляется, стоит естественная защита. Внутри того санитара он и нескольких секунд не продержался — а если бы этот долбодятел был одним из семи гномиков, то звали бы его Соня.

Ему вспомнился старый анекдот. Прохожий в Нью-Йорке спрашивает у битника, как попасть в Карнеги-холл[25], — и получает ответ: «Практикой, чел, — говорит тот, — практикой».

Вот это-то мне и нужно, подумал Брейди. Практиковаться, набираться сил. Ведь старый детпен Кермит Уильям Ходжес где-то ходит — и думает, что победил. Я не могу этого допустить. Я не хочу допустить этого.

И вот одним дождливым вечером середины ноября 2011 года Брейди открыл глаза, сказал, что у него болит голова, и попросил позвать мать. Сэйди Макдональд в ту ночь не дежурила, а Норма Уилмер была из более прочного теста. Однако от удивления она все равно охнула и побежала к доктору Бэбино, надеясь, что он еще в кабинете.

Брейди подумал: «Вот так начинается последняя часть моей жизни».

Брейди подумал: «Практика, чел, практика».

Черноватая

1

Хотя Ходжес официально сделал Холли полноправным партнером в фирме «Найдем и сохраним» и у них был свободный кабинет (не то что очень большой, но с окном на улицу), она сделала выбор в пользу того, чтобы остаться на своем старом рабочем месте на рецепшн. Там она и сидит, всматриваясь в экран, когда в четверть двенадцатого приходит Ходжес. И хотя она быстро стряхивает что-то со стола в широкий ящик над коленями, обонятельные рецепторы Ходжеса находятся в хорошем состоянии (в отличие от другого необходимого оборудования южнее) — и они безошибочно чувствуют запах надкусанного пирожного «Твинки».

— Что у тебя, Холлиберри?

— Ты от Джерома это перенял, и ты знаешь, как я этого не люблю. Еще раз назовешь меня Холлиберри — и поеду к маме на неделю! Она меня в гости зовет.

Да ладно, думает Ходжес, как же. Ты ее на дух не переносишь, да и ты сейчас взяла след, моя дорогая. А с него тебе слезть, как наркоману с иглы.