Хозяина моего звали Алетаури. Сколько ему было лет от роду — он сам не знал. Пробовали мы считать с ним по памяти его и выходило нечто несообразное — не то сто семьдесят, не то сто семьдесят пять лет. В молодости он бывал на Большой Земле и до сего времени помнил английских купцов времен Кромвеля, клялся, что не по рассказам, а своей памятью помнит — и правдиво описывал — известные всем предания и сказки. Много чудес я наслышался от почтенного старца Алетаури… Особенно запомнился мне рассказ о жителях подземной долины. Будто неподалеку от нас, за льдом, в глубине каменных гор, возвышающихся над океаном, есть теплые долины со своим солнцем, со своими реками и озерами, с животными и растениями. Будто в тех долинах живут эскимосские племена, сами себя замуровавшие, чтобы избавиться от преследований купцов-грабителей… Алетаури клялся своими богами, что в молодости сам не однажды бывал в одной из таких подземных долин и каждый раз живал там по нескольку месяцев.
И вот, если допустить, что рассказ Алетаури о подземных долинах имеет правдивое основание, то в этом я также вижу подтверждение той моей гипотезы, что тело острова сего не есть сплошной монолит, а является архипелагом, богатым вулканической жизнью, которая может дать достаточно тепла и света для произрастания злаков и деревьев, а стало быть — и для жительства людей в подземных пещерах.
Как бы там ни было, Алетаури производил впечатление человека степенного, сноровистого и дельного. Промышлял он изрядно, и как ни старался я не отстать от него, а за целую зиму десятой доли его сноровки и умения не перенял. Но жили мы сытно, хоть и без соли, муки и сахара…
И вот когда окреп я настолько, что почувствовал себя в силах совершить обратный путь к кораблю, стал я готовиться к путешествию. Но началась ранняя весна, лед растопило, никакой возможности двигаться — ни по морскому льду, ни по материковому — не стало. Несколько раз выходил я в дорогу и всякий раз возвращался, рискуя при этом жизнью.