Конец партии: Первая искра (СИ)

Я осеклась, ибо взгляд мой упал на страницу, на которой был открыт трижды клятый исторический справочник. Текста там было с гулькин нос, зато почти весь разворот занимала заботливо кем-то отреставрированная фотография подвала Ипатьевского дома. Думаю, все хоть раз видели изображение этой изрешеченной пулями стены.

У меня внутри как будто что-то прихватило льдом. Так со мной всегда происходит, когда я всей душой хочу что-то сделать, но сделать ничего нельзя.

- Соболезную, - ощущая сухость в горле, пробормотала я. Что, в конце концов, я могла еще сказать? Павел отнял руки от лица и устремил на меня негодующий взгляд, как будто я была виновата в убийстве его потомков:

- Как это допустили? Кто?

- Ну как “кто”, - пожала плечами я, швыряя осколки бокала в мусорник, - наше тогдашнее правительство, конечно. Эти… большевики.

- Это не люди, - произнес Павел с ожесточением, захлопывая книгу. - Это… это… они хуже якобинцев…

Я имела очень приблизительное представление о том, кто такие якобинцы, и поэтому просто кивнула:

- Я и не спорю.

“Никогда не говорить ему, где я работаю” - в мысленном списке того, что делать нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах, тут же появился еще один пункт. Сразу за “Никогда не поправлять Андрея, когда он путает ударения в словах”.

Холодные щипцы, вот уже третью минуту пережимавшие что-то в груди, постепенно разжались, и туда, где раньше была пустота, начало медленно просачиваться сострадание. Оно было, конечно, обречено стать бездеятельным - вряд ли какая-то неведомая сила, поднявшая Павла из мертвых, согласится сделать еще одно исключение и для его родственников. Да и моя квартира этого не выдержит уже, честное слово.

Я вспомнила, что неплохо было бы спросить, как он вообще умудрился вернуться к жизни. Недаром же он так стремился к тому ящику в подвале, значит, вполне мог знать, что случится в итоге. В то же время, судя по шоку, в котором он пребывал, воскреснув, такое развитие событий стало для него, мягко говоря, неприятным сюрпризом. В общем, расспросить его определенно стоило. Но не сейчас. Конечно, не сейчас.

Молча я налила две чашки чая. Голова тяжелела все больше, разум отказывался работать окончательно. Я ничего не чувствовала, только всепоглощающую усталость да редкие уколы сочувствия к Павлу, на которого последнее время душевные потрясения сыпались одно за одним.

Я поставила перед ним чашку, но он, судя по отрешенному взгляду, этого даже не заметил. Пришлось, тяжело вздохнув, коснуться его запястья.

- Выпейте, - произнесла я в ответ на вперившийся в меня тяжелый взгляд. - Не… не переживайте так, что ли. Я знаю, что это тяжко, но дело было так давно…

Он ничего не ответил и молча глотнул из чашки, а я руку от его руки убирать не спешила, охваченная какой-то бредовой мыслью, что от этого ему уж точно станет немного полегче. Звучало это, конечно, как редкостной наивности чушь, но в тот момент казалось мне чуть ли не святой истиной.

- И все равно я не понимаю, - тихо проговорил он, - как?

И посмотрел на меня, будто я могла дать ему ответ на этот вопрос.

- Так, - моей многозначительности мог бы позавидовать какой-нибудь библейский пророк. - Время было такое. Говен… Ужасное. Тогда особо не разбирались - кого расстреливать, зачем расстреливать. Вы еще про террор не читали, а там уж…

Он, кажется, даже не слушал, что я говорю, просто пил молча чай, глядя куда-то сквозь меня. Тут только, впервые вглядевшись в его лицо, я поняла, что на нем застыло и неизменно прорывается сквозь маску любых эмоций выражение человека, которого давным-давно утомила какая-то затаенная многолетняя боль. Была ли причиной этого сердечная рана, потеря близкого человека, одиночество, чье-то предательство или что-то еще, я предположить не решилась. В конце концов, это было и не так важно.

- Вот что, - я заговорила, потому что надо было что-то говорить, - завтра я сделаю копии ключей. Сможете уходить, когда вам удобно. Просто, меня днями дома не бывает. Не торчать же вам тут безвылазно, в самом деле.

- Вы работаете? - спросил он внезапно, отвлекаясь от самокопаний.

- Нет, я учусь. На… на журналиста.

- Теперь этому нарочно учат?

Я не смогла понять, издевается он или нет, но все-таки позволила себе слегка обидеться за свою будущую профессию:

- Конечно, учат. И это совсем не так легко, как может показаться.

Павел сделал еще один маленький глоток.

- А где ваши родители? Вы живете здесь одна?

Я даже обрадовалась подобным вопросам - по крайней мере, они свидетельствовали о том, что я больше не имею дело с живой куклой, которой, кроме ее собственных переживаний, ничего больше в этом мире не нужно. И пугающая отчужденность исчезала постепенно из его взгляда, сменяясь искрами живого интереса. Но руки он, что интересно, так и не убирал.

- Мама живет отдельно. С моим отчимом. А отца я не помню, он ушел, когда мне было лет семь.

- Ушел? - нахмурился Павел. - Почему?