Конец одной пушки

Гурнэ беспокоится: все это может завести слишком далеко его «праздничный комитет». Он-то лично согласен; послушав Полетту, каждый поймет: правильно она говорит, бесспорно правильно. Но вот сумеет ли он достаточно убедительно доказать своим друзьям, что необходимо по-новому взглянуть на положение вещей. И Турнэ уже обдумывает, как за это взяться. Если не удастся их убедить, против их взглядов не пойдешь. Поэтому он сейчас и не высказывает своего мнения. Если друзья-приятели заявят: «Комитет торговцев не занимается политикой» — он подчинится. Хорошо бы в разговоре с лавочниками просто привести доводы Полетты! Куда уж лучше! Но для Виже, Лебона, Марэна и «Пепета» нужно найти другие доводы — такие, чтобы они непосредственно их касались, доказать, что дело-то идет о жизни и смерти их торговли. Но пока друзья не дадут согласия, лучше помолчать, не показывать, как он сам относится к вопросу о пароходе. Вот почему у Гурнэ такое натянутое, неприступное выражение лица. Но в глубине души он восхищается! «Бабы-то, бабы какие пошли! Умеют докерские жены разговаривать, убеждать… Правда, они привыкли».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Холодная печка

Анри ехал в секцию по глубокому, только что выпавшему снегу и думал: Венсан, поди, не затопил печку? Что-то неладное творится последнее время с этим товарищем. Никогда в помещении секции не было такого беспорядка. Витрина, выходящая на улицу, целыми днями закрыта ставнями, а в каком она запустении! Больше года лежат одни и те же книги и брошюры, — все пожелтели, выгорели, а на некоторых уже названий не разберешь. На обложки с выцветшими фотографиями руководителей партии смотреть грустно! И сколько с этой витрине пыли, паутины, дохлых мух… А что делается в зале для собраний! Секция получила прекрасные цветные плакаты — портреты Мориса, Жака, Андрэ и Марселя[7], развесили портреты в зале, а теперь углы отстали от стен и начали закручиваться — просто позор! Вначале Венсан был полон рвения, когда ему дали две комнаты и чуланчик на втором этаже, с условием, что он будет сторожить и поддерживать порядок в помещении секции. А теперь…

Подозрения Анри оправдались.

— А мы уж тут совсем закоченели, — сказал вместо приветствия один из товарищей, которые ждали Анри.

— Секретарь! Первый раз я пришел на собрание, которое ты проводишь, а ты опоздал! — возмутился другой.

— Нехорошо! — подтвердил Фернан Клерк, рабочий-металлист, член бюро секции. Он был членом бюро еще до избрания Анри секретарем… Анри сразу об этом подумал. Он всегда несколько теряется в присутствии товарищей, которые ведут или недавно вели работу более ответственную, чем он; и ему все не удается побороть застенчивость, которую еще усиливали уважение, восхищение и другие подобные чувства.

«Вот досада! И почему этот Венсан не затопил печку! Товарищи знают, что я приехал с другого собрания, и, наверно, не стали бы упрекать за то, что я опоздал на какие-то десять минут, если бы ждали в тепле. Оказывается, несколько щепок да спичка — тоже немаловажное дело. Горел бы огонь — и все было бы хорошо; во время собрания мы бы сами подбрасывали уголь, совочек-другой…»

— Не мешало бы все-таки Венсану позаботиться, чтобы у тебя тут не мерзли люди! — говорит старик Альсид Мортье, секретарь профсоюзной организации на заводе Блана. Очевидно, Альсид, как и Анри, находил, что помещение секции плохо содержится.

— Правильно, — говорит Анри, ставя велосипед в коридор и снимая с брюк зажимы. — Правда, Венсан у нас не получает жалованья, зато бесплатно пользуется квартирой. Из одного этого уж следовало бы ему… Кстати, он дома?

— Нет, его жена сказала, что он незадолго до нас ушел.

— Что-то с этим товарищем неладно, — говорит Альсид. — С некоторых пор я это замечаю и на заводе. Один раз был у меня с ним разговор…