Конец ночи

Танк мчался, не сбавляя скорости, и, когда он был уже рядом, Иван выбросил вперед руку и толкнул перед собой гранату. Она покатилась и взорвалась под гусеницами машины. Танк вздрогнул, но еще шел вперед. Иван зажмурился, подтянул ноги и съежился. Машина повисла над ним, но взревела мотором, отвалилась назад и остановилась.

Сначала все было тихо. Потом, скрипя, приподнялся в танке люк, и из башни высунулся человек.

— Ну, молись, сволочь, богу, — заорал Бабкин, припал к винтовке и выстрелил.

…Иван долго слышал чьи-то голоса, какой-то грохот, чувствовал, как его тащили куда-то, но все это не задерживалось в сознании, будто происходило вдалеке и совсем не с ним. Он лежал в оцепенении, не имея сил и желания поднять веки. Но когда он все же открыл глаза, то увидел; что уже рассвело и сам он лежит на прежнем месте, в кустах, а на дороге горит танк. То, что уже рассвет, удивило его: ему казалось, что так, без мыслей и чувств, он пролежал всего несколько минут.

Рядом, уткнувшись лицом в колени, сидел Бабкин. Голова его была перевязана взбухшим, покрасневшим от крови бинтом. Под деревом, разметав руки, спала Настя, почти закрыв своим телом девочку. Иван шевельнулся, и Бабкин наклонился над ним.

— Живой? — спросил он и поправил шинель, которой был укрыт Иван.

Ногам Ивана стало холодно, он попытался поднять их и почувствовал, что не может. Бабкин заметил его движение:

— Ты что, друг? Или вовсе худо?

Иван не ответил. Странным показалось ему, что он умирает, потому что все было так просто и обыкновенно вокруг: деревья покачивали листьями, пахло грибной плесенью, нежно розовела на горизонте заря, — и он решил, что не такая это страшная штука — смерть, как о ней говорят люди.

— Ты что? Больно? — спросил Бабкин и, как ребенка, погладил Ивана по голове.

Иван, хотя и слышал его слова, но уже не понимал их смысла.

Он видел, как идет по широкому полю куда-то вдаль. Он не слышал, как проснулась девочка и кричала, не чувствовал, как сложил ему на груди руки Бабкин и натянул на лицо шинель. Он шел все вдаль и вдаль. Потом остановился и лег на землю, раскинув руки, словно обнимая ее, и прижался к ней, целуя и плача слезами радости и удовлетворения…

КОНЕЦ НОЧИ

К. А. Федину

В избе было душно. Павел распахнул дверь, но старик не переставал жаловаться, что ему не хватает воздуха. Он лежал, разметав по одеялу сухие коричневые руки.

В окне о стекло билась муха. Она жужжала тревожно и жалобно.

— Убери ее, — сказал старик.

Павел накрыл муху ладонью. Она заметалась, зажужжала еще громче и затихла, зажатая в кулаке.

— Не дави, — сказал старик, — выпусти.

Павел разжал пальцы. Муха рванулась к потолку, покружилась и вылетела в раскрытую дверь. Старик посмотрел ей вслед, устало закрыл глаза.

— Может, не брать корову, отец? — спросил Павел.

Старик закашлялся, лицо покраснело, на висках надулись вены. Он откинул одеяло и долго лежал, неподвижно глядя в потолок.

— О себе думай, — наконец сказал он, — на фронт ведь возвращаешься. А я ничего… я еще крепкий.

Павел хотел что-то сказать, но не сказал, вышел во двор.

На дороге возле избы валялся заржавленный остов разбитой немецкой машины. Белоголовый мальчик в широких не по росту штанах раскачивал из стороны в сторону колесо, стараясь снять его с изогнутой, скрипящей оси. Делал он это молча, сосредоточенно, приоткрыв от напряжения рот, из носа тянулась к губам длинная белая струйка. Мимо него пробежала девочка, остановилась, засунув палец в рот, рассудительно спросила:

— Да на што оно тебе? — И увидела Павла. — Ой, дядя Паша! — удивленно воскликнула она.

Павел смотрел на нее и не узнавал.

— Чья ж ты такая? Вы тут повыросли все…

— Да я ж Зина Кучумова. А вы с войны?

— С войны, — ответил Павел.

— А у нас изба погорела, и бревнушка не осталось, — жалостливо сказала Зина, но тут же радостно сообщила: — А папка без ноги с фронта вернулся, заходите до нас, — и побежала, шлепая босыми ногами по вязкой пыли.

Где-то высоко в небе будто струна зазвенела. Тихий шелестящий звон повис в воздухе. Павел запрокинул голову — из-за облака, широко размахивая крыльями, вереницей вылетали перелетные птицы.

Мальчик тоже стоял, смотря в холодное, слепящее солнцем небо.

— Тятя, улетают, — крикнул он.

— Осень уже, — сказал Павел, а сам подумал, что снова ему придется быть на фронте в самые морозы.

Подул ветер, принес откуда-то густой запах свежевспаханной земли и терпкий аромат позднего сена. За деревней на полусгоревшей крыше разбитого бомбой дома стоял одноногий аист, неподвижный, точно вылепленный из глины. Узенькая речушка, пересекая поле, тонкой лентой тянулась к горизонту. Ни одного деревца не росло по ее берегам, и, сиротливо извиваясь, она терялась где-то за холмами.

Павел смотрел на дорогу. Темной ухабистой полосой уходила она к лесу. Оттуда, из леса, еще плохо различимое для глаза, выползало облако пыли, медленно приближалось к деревне.

— Иди, посиди с дедом, Ванюшка, — сказал Павел. — Стадо гонят… Пойду пригляну коровенку. Иди. Слышишь?