Конец ночи

Они уже подошли к двери, когда раздался звонок. Это пришла из соседней квартиры домработница Зина попросить соли. Мотя не любила ее, пренебрежительно называла «интеллигенткой», потому что Зина училась в каком-то техникуме и всегда, даже в очереди, читала книги. И одевалась Зина по-модному, не хуже своей хозяйки. И разговаривала как-то особенно, по-интеллигентному, и встречалась она с каким-то лохматым студентиком в очках. Мотя часто видела из окна, как они прогуливаются возле дома по вечерам и все говорят, говорят о чем-то, наверно, на всякие научные темы. Вот скучища, умрешь!

— Нет у меня соли, — сказала Мотя. — Вечно ты побираешься.

Зина слегка покраснела, но сразу же засмеялась:

— Чего ты злишься? Нет — и не надо, в магазин сбегаю. Вчера купить не успела: экзамен сдавала.

— Пятерку получила, да? — обрадовалась Лена.

— Нет, Леночка, тройку поставили.

— С книгами все ходишь, а учишься плохо, — не без злорадства проговорила Мотя и, взяв Лену за руку, стала спускаться вниз.

Когда они вышли во двор, Лена спросила:

— Разве у нас соли нет?

— Не суйся, пусть в магазине купит. А то воображает много. Подумаешь, птица какая, ходит, будто барыня!

— Она умная, — сказала Лена. — Она все знает.

Детский сад был недалеко: нужно только перейти улицу. Сдав Лену воспитательнице, Мотя вздохнула с облегчением: от Лениной болтовни у нее всегда начинала болеть голова. Всякий раз, освободившись от Лены, Мотя чувствовала себя так, будто проделала тяжелую работу.

Сегодня Мотя решила сделать себе выходной день. Ольга Ивановна уехала на два дня в командировку, вернется только завтра вечером, и можно было повременить со всякими домашними делами.

Сначала Мотя предполагала пойти в кино, но картина шла старая, и, потолкавшись около кинотеатра, она купила мороженое и побрела по улице, разглядывая витрины магазинов.

Широкий Ленинский проспект стремительно уходил в гору, солнце поблескивало в окнах новых домов, дул в лицо ветер, срывал косынку с Мотиной головы.

Еще прошлым летом на той стороне проспекта стояла деревянная изба; старая липа, властно расстелив по ее крыше свои ветви, грела их на солнце. Она казалась огромной тогда, эта липа, придавившая ветхую избу, которая, словно под тяжестью ее ветвей, скривилась и вросла в землю. Мотя хорошо помнит эту избу, так похожую на ту, в которой она прожила полжизни в родной деревне. Сейчас уже нет этой избы, вместо нее возвышается огромный восьмиэтажный домина. Избы нет, но липа осталась. Она стоит у подножия дома, такая маленькая, такая покорная, и теперь солнце падает на нее, только отражаясь от окон соседних домов.

Три дня назад сняли забор вокруг строительной площадки, и сейчас машины разравнивают улицу, экскаватор сбрасывает в грузовики ненужный хлам, женщины моют окна.

Несколько месяцев назад в очереди в обувном магазине Мотя познакомилась с девушками-штукатурами, среди которых оказалась одна, Вера, из Мценска. От Мценска до Мотиной деревни около тридцати километров, и Мотя очень обрадовалась, встретив свою землячку. Этим знакомством Мотя гордилась, наверно, не меньше, чем знакомством с индийцами. Ее землячка была бригадиром на стройке, и хотя Мотя с тех пор встречала ее всего раза два, все же причисляла к самым близким своим друзьям, а дом, где работала Вера, уже считала в какой-то мере своим.

Мотя перешла улицу, бесстрашно перебежала под ковшом экскаватора, показала язык молоденькому рабочему, обругавшему ее, завлекательно посмотрела на шофера грузовика, перепрыгнула через яму и вошла во двор дома, заваленный строительным мусором.

Она толкалась среди рабочих, ища Веру, и не находила. Мотя явно мешала здесь, на нее покрикивали, но окрики эти только веселили ее. Она смеялась, огрызалась и наконец завоевала симпатию какого-то высокого парня в берете, который, хлопнув ее тяжелой ладонью по спине, крикнул:

— Жениха, что ли, ищешь? Меня бери, я самый красивый!

— Тощий ты больно! — ответила Мотя и увидела Веру.

Вера шла через двор, таща ведро с раствором цемента. Шла она медленно и в своем грязном ватнике и грязных сапогах показалась Моте такой усталой, грустной, что Мотя от души пожалела ее и даже почувствовала нечто похожее на превосходство: ей, Моте, конечно, живется куда лучше.

Вера увидела Мотю, поставила на землю ведро и спросила:

— Ты чего тут делаешь?

— Да просто так, — ответила Мотя. — Я сейчас свободная, гуляю.

— Красивый дом, а? — спросила Вера, и Мотя уловила в ее голосе грусть.

— Ага, хороший! — ответила Мотя.

Дом ей и в самом деле нравился, хотя тот, в котором она жила, казался ей несравненно лучше: он был самым большим во всем районе, самым высоким — целых четырнадцать этажей! — и Мотя очень гордилась, что живет именно в этом доме. Даже остановка автобусов и троллейбусов называлась в честь Мотиного дома: «Дом преподавателей МГУ».

— Очень мне даже нравится, только этажей маловато.

— Хватит! — Вера засмеялась. — А ты, я вижу, высоту любишь. Шла бы к нам работать, у нас работа и под облаками найдется.

— Ну да еще, — сказала Мотя, — измучаешься тут! Вон какая ты…