Конец митьков

37. Воспитание Дмитрия Шагина (Продолжение)

«Имидж митька не предполагал этакой шустрой подвижности», — сетует Москвина. Именно: бедные и веселые лохи. Митек есть лох не потому, что не умеет, а потому, что принципиально не желает ориентироваться, не желает, чтобы все было схвачено. (В молодости я работал на Камчатке геологом, и там оказалось что «лохом» называется красная рыба, когда она поднимается по ручьям на нерест. Одуревшая, в ссадинах, не чующая опасности — входи в ручей и бери ее голыми руками.)

Митя лохом не был никогда, по его словам — с рождения.

Несколько раз он задумчиво признавался мне: «Уж такой родился, что всегда лучше всех все понимаю...»

Сходную самооценку публично высказывал разве только принц Гаутама Будда, что дьякон Кураев комментирует: «Не будем расценивать это по меркам христианства, где такое заявление о самом себе расценивается как признак чрезвычайной духовной болезни». Конечно, наивный эгоцентризм втайне исповедуют многие недалекие люди: как же может быть иначе, если я, я сам так думаю?

Люди упрямо растопыриваются, даже когда речь идет о конкретных, проверяемых вещах, — 85 процентов водителей уверены, что водят машину лучше, чем среднестатистический водитель. (Интересно было бы художников опросить. Надеюсь, тут 100 процентов были бы лучше среднестатистического. Я, например, — получше среднестатистического.) А поди измерь, лучше ты всех все понимаешь или не лучше. Ведь «все понимать» — это не значит все знать или уметь, речь не идет об эрудиции, образовании, даже полные лохи могут образование иметь, но вот развести лоха и выдурить фраера — надо лучше всех все понимать.

В Митином характере, увы, много особенностей совсем немитьковских, взять хоть его страстную, неуклонно растушую любовь к деньгам и материальным ценностям. Эта любовь обволакивается митьковскими прибаутками, конечно: «С правдой-то мне везде хорошо!» — тут юмор в том, что Митя называет правдой деньги.

Любит — и ладно, это только классическая русская «литература беспощадна к самому робкому стяжательству, а в современном художественном сообществе это черта не порицаемая. Например, у Уорхола любовь деньгам была важной составляющей имиджа (любопытно: установлено, что картины зеленого цвета котируются на художественном рынке ниже, чем картины других цветов, но, поскольку для Уорхола зеленый — цвет денег, а его любовь к деньгам всех умиляет, картины Уорхола стоят дороже, если они зеленые).

Митьку можно поиграть и в жадность, но Митя совсем не играет, он как подневольный, зависимый от своей страсти человек, что даже входит в противоречие с его другой немитьковской чертой — всегда лучше всех все понимать.

Придется дать хоть пару реальных примеров, чтобы не быть голословным. Конечно, относительно реальных людей не обсуждают, как они, допустим, воздух испортили (пукнули), это только в художественной литературе можно. Но если уж взялся писать правду про конец митьков, то приличного светского разговора не получится. (Меня извиняет вот какое обстоятельство: мало кто делает публичным достоянием свою личную жизнь, но Митя настойчиво желает обнародовать все подробности. Родились внучки, украли картину, засорилась фановая труба — сразу десятки интервью по телевидению и в газетах. Весной 2010 года каждая вторая крыша в городе протекла. Средства массовой информации, не желая народного гнева, говорили об этой беде довольно скупо, разве что про Русский музей упоминали, что, мол, пришлось совсем второй этаж закрыть. Но про то, что протек потолок в мастерской Дмитрия Шагина появились, без преувеличения, сотни сообщений.)

Однажды в Париже, в 1992 году, несколько безумная и рассеянная швейцарская графиня или герцогиня по имени Наташа пригласила нас, пятерых митьков и Таню Шагину, в кафе. Заплатив по счету карточкой, она оставила на углу стола 10 франков на чай официантке, вскочила и направилась к выходу. Дмитрий Шагин повел себя непринужденно: не таясь, смахнул 10 франков в карман.

Молодец! Стильный эпатаж, посрамляющий условности буржуазного, точнее, аристократического общества, исполненный лучезарно, по-митьковски, — к сожалению, Флоренский, который в Европе любил чувствовать себя европейцем, не оценил его. Флоренский буквально позеленел от стыда и злости (я впервые понял, что «позеленел» — не метафора), и Митя, с ходу изменив характер хепенинга, принял вид рассудительного, взрослого человека, пресекающего мотовство. «Нечего баловать», — буркнул он и пошел к выходу.

Если чьей-либо целью является всего-то присвоение 10 франков — он уж наверное выждет три секунды, пока его товарищи выйдут из-за стола. Но нет, Дмитрий Шагин желал иметь свидетелей художественного эпатажа и детской непосредственности (отчего я об этом эпизоде и смею упоминать), он сделал это у всех на глазах и, заметьте, в тот недолгий промежуток времени, когда 10 франков никому не принадлежат — графиня с ними рассталась, а официантка еще не обнаружила, — так что юридически он чист.